Сибирские огни, 1982, № 12
5 Живчик, бригадир наш, человек и впрямь удивительный! Сколько шишек валится на его голову, а он хоть бы хны: с него как с гуся вода. И виду не подаст, каково у него там на душе,— все бегом да впри прыжку, все пошучивает да поругивается. Шишки-то главные сыплются сверху, из конторы колхозной, да из райцентра. А он и на начальство вроде бы ноль внимания. Это как же так, а? Да любого нашего колхозника возьми: какой-нибудь он бойкий да языкастый, а перед начальником — как овечий хвост дрожит. Пото му как приучили за многие годы подчиняться и чины почитать. Гавкни чего поперек,— живо тебя ?а ушко да на солнышко: «А против кого, субчик, вздумал лаять? Против того, кто поставлен у руководства Со ветской властью? Кому вставляешь палки в колеса?..» Что уж говорить о больших начальниках,—тут задрипанного нало гового агента из окна увидят, так готовы в подпол спрятаться, как де лала это, завидя почтаііьонку, покойная бабушка Кулина, боясь оче редной «похоронки». А Живчик? Этот с кем угодно сцепится, никому спуску не даст. Совсем вот недавно вернулся из райцентра, с очередной головомойки. — Чо, Федор Михайлович,/ небось опять последнее? — участливо спрашивает кто-нибудь из мужиков. — Последнее, брат,— чешет в затылке бригадир.— Последнее пре дупреждение. — Чего хоть приписали? — А-а, коллективную пьянку,— машет рукой Живчик.— Про са бантуй наш кто-то донес, да малость факты исказил* оказывается, не мой собственный велосипед мы пропили, а колхозную молотилку и двух лошадей. Во, как!.. И какой же это сволочи делать нечего, сочи нительством занимается? —скажет грустно так, и в самом деле опеча лится, задумается на минуту, а там уж, гляди, опять понесся вприпрыж ку, как мячик, раздавая во все стороны одобрения и порицания. Страда в самом накале, люди валятся с ног от усталости, исхудали вконец, почернели лицами, но в глазах —неукротимый лихорадочный блеск: скорей! скорей! Осенний день — год кормит. Не тот хлеб, что на полях, а тот, что в закромах. На небе облачко покажется, так не только старухи, а и молодые невольно осенят себя крестом: пронеси, господи! Но жаловаться грех пока. Деньки стоят, как по заказу,— светлые, звонкие. Утром, только зеленая полоска зари обозначится, деревня уже про- сыпается. У колодца заскрипел журавель, за огородами прогрохотала телега, где-то в лугах тоненько заржал жеребенок... И вот уже дядя Троша, пастух наш, заиграл на своем рожке в дальнем конце деревни. Из дворов выходят коровы, вялые, медлительные, и сразу запахло пылью, парным молоком, нахолодавшими за ночь травами. Заря разгорается, из печных труб то там, то здесь начинают под ниматься розовые дымы, окна некоторых изб полыхают кострами: там затопили русские печи. На улицу начинают выбегать бабы, .изредка мужики. Дожевывают что-то на ходу, через плетень уже кричат кому-то в свои дворы,— дают домочадцам последние наказы по хозяйству. Доярки спешат на ферму, остальные бегут в поле, прихватив косы, грабли, вилы. Бригадир Федор Михайлович верхом на коне, в неизменной белой рубахе, рысит по улице, оглядывает с высоты спешащих колхозников. — Ты, Хведор Михалыч, прямо чистый Суворов! — задирают его бабенки, что помоложе.— Прокатил ба до первой копешки! — Надо ее допрежь сробить, копешку-то,— подражая чалдон- кам, отзывается бригадир, и на темном лице его в улыбке вспыхива ют зубы. Я учусь помаленьку разбираться в людях, многие из них для меня 73
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2