Сибирские огни, 1982, № 12

а уже штаны от страта заржавели. Бачъ, як надо. Шость-то в горле де- ренчить, треба его промочить! —подражая отцу, пропел он и одним ду­ хом осушил стаканчик. Я увидел, как перекосило Ванькин рот, как на побелевшие щеки и нос сыпанули конопатины, а глаза округлились и полезли из орбит,— хоть ладони подставляй. Не на шутку испугавшись за дружка, я уже хо­ тел позвать взрослых, Но Ванька вроде очухался, икнул, все на его роже сразу стало на место. — Вот так! — сказал он.—Учись, покеда я живой! —И началась перебранка, которая никогда и никого из мальчишек не доводила до добра.—А тебе выпить слабо! — Слабо? Да я!.. •— Яколо —в штаны накакало. , — Ах, ты!.. — Тыкало — в штаны насикало. А выпить тебе слабо! — Кому? Мне! Наливай! Зажмурившись, я хватил несколько глотков и поперхнулся, словно кипятком. В горле обожгло, перехватило дыхание. Ванька хохотал и корчился перед глазами. Маленько отпустило, го­ рячо стало в груди, и прошла на Ваньку недавняя злость. Может, впер­ вые показался он мне хорошим человеком,— ну, прямо без сучка и задо­ ринки, хоть вместо иконы на божницу ставь. Такой красивый, в конопушках, глаза синие —таки стреляют... — Ванька,— сказал я и обнял его за плечи,—хороший ты парень, только дурак. — От дурака слышу! —весело откликнулся Шалопут.—А знаешь чо? —сказал он.— У Сеньки Палкина, акромя кортика есть еще и наган. Не поджиг —настоящий. Вот бы стыбрить, д? — Зачем он тебе? — Хэх, ну ты и даешь! —презрительно покрутил башкой Ванька.— А как же ты его без нагана-то застрелишь? — Кого? — Ну, человека. Подходишь ты к нему... Вот, гли сюда! Подходишь, как ни в чем не бывало, а рука в кармане держит наган. Он: «Здрасте, товарищ!» А ты: «Серый волк тебе товарищ!», а сам курок навострил, да прямо из кармана —пук! Он и копыта на сторону. — Да зачем убивать? —теряюсь я. — Кого? — Ну, человека, про которого ты долдонишь? . — Вот те раз! — вытаращился Ванька.—Дак, а, можа, он шпиён!.. Не-ет, с Шалопутом не соскучишься! Мы пошатались по безлюдной улице и снова направились к клубу. Вечерело. Прохладнее стало, запахло дорожной пылью. Хмель не прохо­ дил. Горячо жгло в груди, хотелось или смеяться, или плакать. Во дворе клуба, разбившись кучками, сидели и стояли старухи из тех, кто отказался гулять вместе со всеми, боясь осквернить «божий храм». Они громко разговаривали, не слушая друг друга. Я с малых лет — медом не корми —любил слушать, о чем говорят взрослые, осо­ бенно старики. Ванька шмыгнул в клуб, а я остался стоять неподалеку от двух беседовавших старух: — Горе, кума, глазоньки ба на белый свет не глядели,— плаксиво тянула квашней расползшаяся, одышливая бабушка Авдотья.— Дочка-то моя, Валька, получила анадысь от Митрия овово письмо. Аж из Домба- су. Отвоевал да там, видно, и зацепился. Пишет —домой не жди, не приеду, до войны ишо надоело, мол, быкам хвосты крутить. Зовет Валь­ ку, приезжай, а куда тронешься с этакой оравой? Где деньги на дорогу? Да и тамока хватеры нет. Да и из колхозу не отпустят... — Оно и так плохо, и этак не баско,—перебивает куму бабка Бо­ чарникова, длинная и сухая, как вяленая щука. У нее и лицо-то какое-то щучье: большеротое, тонкогубое, с запавшими злыми глазками.— Вот я и говорю: мой-то зятек хоть и вернулся до дому, до хаты, а кака от него 62