Сибирские огни, 1982, № 12

громко и торопливо, голоса слились в сплошной гул, загудело вверху, под чутким куполом, а кто-то уже раскатился неестественно громким хо­ хотом. V И пошло, и поехало... Позабыв про недавнюю вспышку озлобления, все потянулись к бри­ гадиру, всем почему-то захотелось чокнуться с Федором Михайловичем, сказать ему доброе слово. — Федор Михалыч, Живчик ты наш ненаглядный! —покрывая ос­ тальные голоса, гудела Мокрына Коптева и тянулась ручищей через стол. — А сказывали, он совсем не пьет, Живчик-то?.. — Ох, кума! Штой-то в ноги вступила, окаянная! И не подняться, чай. А выпила-то —чуток. — Это оттого, что давно не пробовали. Он ведь, хмель-то, как клоп ,на свежего человека наваливается. Да и век бы ее не было, прокляту­ щей!.. I — Не скажи, кума! Когда горе залить слез не хватает, дак помога­ ет, зараза... Колосилась в поле рожь густая, Шевелились усики овса-а,— затянул кто-то из мужиков высоким голосом. Где-то за деревнею далёко,' Девичьи звенели голоса-а,—• нестройно подхватили другие. Песня явно не заладилась. Была она мод­ ной после войны, но не было в ней души, одна только жалость. Говори­ лось в ней, как не хватило у какого-то Коли горючего, и он «поехал в город по бензин», и как схватили его немцы, облили бензином и подожг­ ли: «загорелось тело молодое, а потом документы нашли...» И на этом месте почему-то надоело надрывать глотку, кто-то крикнул: — Мы не старцы, доводить концы! Давай другую! И все притихли и посмотрели на Матрену Гайдабуру. Она взялась обеими руками за горло,—будто умоляла о чем-то людей. Потом начала тихо, с хрипотцой: Скакал казак через долину, Через Маньчжурские края... Другие голоса, сначала робко, дальше все смелее стали вливаться в песню, и вот уже развернулась она во всю мощь и ширь, и полилась при­ вольно и раскованно, загремела мужскими басами, будто дальние громы зарокотали над степью, по которой скакал казак, и тонкие бабьи подго­ лоски пронзительным ветром зазвенели в ушах этого казака. А над этим стройным потоком голосов взмывал, потрясая чистотой и звонкостью, теткин Мотрин голос, который поднимался высоко, под самый церковный купол, и парил там в одиночестве. Это ощущение бы­ ло настолько реальным, что я невольно задрал голову вверх и увидел в центре купола сквозь осыпавшуюся известь, сквозь копоть крохотного ангелочка на серебристых, как у стрекозы крылышках, и мне подумалось вдруг, что это и есть взлетевший голосок тетки Мотри... Вот он поднима­ ется все выше, истончаясь, умирая от жалости и любви, и вот-вот не вы­ держит, надломятся его серебристые крылышки... Я перевожу взгляд на Мотрю, лицо ее, некогда круглое и румяное, теперь исхудавшее и бледное, как снег, даже слегка голубовато,— навер­ ное, от свечения больших синих глаз. Она судорожно стягивает за концы косынку, на горле, и трудно понять, рыдает она или поет, и боязно за нее в этот миг... У нас в деревне любили и умели петь. И не только на гулянках. Пе­ ли до войны всюду, где собирались женщины: когда гуртом ехали на по­ левые работы и возвращались вечером с поля, в короткие минуты отды­ ха на току, в коровнике, на огороде, в душистой тени стога в сенокосную 60