Сибирские огни, 1982, № 12

на себе печать мудрого —через многие го­ ды —■сознания потери близкого человека, переводчика и друга тувинской поэзии. На рубеже середины 60-х годов С. Сарыг-оолом созданы прекрасные стихи «Не просыпаться бы...», «В тайге», «К тебе приду» и другие, говорящие о времени предварительных ито­ гов, о поэтической зрелости. Именно в эти годы в лирике поэта особенно ярко стал за­ печатлеваться пейзаж родной Тувы, ее бес­ крайние степи. Среда, место обитания наро­ да накладывает немалый отпечаток и на национальный характер, на его традиции и обычаи: «Посмотришь — небо над тобой, вокруг — крутые горы». Это, так сказать, самый лаконичный взгляд, .но у С. Сарыг- оола немало и метафорически развернутых строк, изобилующих запоминающимися красками и сравнениями: На Улуг-Хеме — халат небесно-голубой. Расшит халат каймой цветастых берегов. Река-рысак бредет, качается тропой, Устав на скачках от задорных ездоков. Интересна поэма «Мой Улуг-Хем». В ней нашло выражение все лучшее, что присуще перу поэта: живой язык, исполненный фоль­ клорной образности, лирическая раскован­ ность стиха. Поэма' состоит из десяти глав, небольших, как бы вписанных в строгую «сонетную форму». Внутренне они связаны между собой, развивают единую мысль: взаимосвязь, взаимозависимость старого и нового, истории и современности. Сонетная форма вспомнилась не случайно. В национальных литературах сейчас, велик интерес к классическим формам, в частно­ сти — к сонету. «Венки сонетов» написаны бурятом Николаем Дамдиновым, удмуртом Владимиром Романовым, коми Альбертом Ванеевым. Сонет — проверка на «прочность» нового силлабо-тонического стихосложения, вводимого этими авторами в родные лите­ ратуры, он требует известной разработан­ ности поэтического языка, литературного мастерства самих поэтов. Ведь известно, что «венки сонетов» —сложнейшая форма, ов­ ладеть которой могут лишь истинные та­ ланты. Можем ли мы ожидать появления этой формы в поэзии Тувы? Читая поэму С. Сарыг-оола «Мой Улуг-Хем», мне дума­ ется, что можем. В лирике старейшего тувинского поэта радует и другое — своеобычность поэтиче­ ского языка, нежелание следовать избиты­ ми литературными тропинками. Сколько было в мировой поэзии метафорических уподоблений дождя, а вот написал С. Са- рыг-оол, и стершийся троп вновь засветился, заиграл: Как темно-серый жеребец, запряженный в телегу. Короткий ливень прогремел вдруг по листве тугой, И грива струй спадала вниз. В такт бешеному бегу Дрожала грива на ветру под пестрою дугой. Или емкость сравнений, их иейзажная вы­ пуклость: Под немеркнущим солнцем Тувы, Где долины красуются-наши, Я родился средь гущи травы В юрте, схожей с дымящейся чашей. Точный образ последней строки открывает нам быт кочевой жизни прежних лет, его запахи, краски, его пейзаж. Степан Сарыг-оол в какой-то мере народ­ ный сказитель, певец на новом историческом этапе развития своего народа. Для него уст­ но-поэтическая традиция органична, те же, кто идет вслед за старейшиной, уже чувст­ вуют отрыв, видят иной берег, на который они, пусть еще и не всегда уверенно, но встали. Повествовательность их стиха до­ полняется личностными наблюдениями, субъективными приметами, говорящими о наметившейся в тувинской поэзии тяге к бо­ лее полному самовыражению, к постиже­ нию мира и места в нем человека-творца. Одним из примеров этой, пробивающейся еще к читателю, тенденции может послу­ жить такое четверостишие К.-Э. Кудажи: Пляшут белые метели — Пух белеет на кустах. Дети сразу потолстели — Ходят в шубах и унтах. Удивление поэта —наивное, чистосердечное, передалось и нам: действительно, когда идет первый снег, мы многое замечаем как бы впервые, но никому из поэтов и в голову не пришло подметить такую веселую, в об- щем-то и милую деталь: «дети сразу потол­ стели...» Написалось как увиделось. Потому и трогает, потому и приближает нас к доб­ рой и светлой натуре поэта. В соседних литературах такая личност- ность поэтики и, стоящая за ней, осознан­ ность мировосприятия давно утвердились. Более того, в крупных национальных лите­ ратурах наоборот, особенно у молодого по­ коления, начинает доминировать интерес к фольклорным истокам речи, к принципам устнопоэтического выражения мира. Поче­ му? Дело в том, что молодое поколение — последнее, которое слышало живую, а не записанную на бумаге, сказку, видело, как «на глазах»» воссоздается сказание, поется легенда. Бурят Лопсон Тапхаев помнит ста­ риков сказителей-улигершинов, якут Алек­ сей Михайлов застал в живых последних из могикан — олонхосутов. Для следующего поколения фольклор уйдет в книги, в науч­ ные труды, и лишь по записям можно бу­ дет судить о богатстве устного поэтического языка, родной речи. Процесс этот закономе­ рен, он вызван повсеместной грамотностью населения, изменением бытовых и прочих условий жизни. Поэтому молодые поэты, может быть, и несколько запальчиво, но вводят в свой стих фольклорные, «самород­ ковые» элементы, несколько демонстратив­ но в своем творчестве обращаются к исто­ кам. Но на этом пути могут быть и свои удачи, свои находки, что, скажем, хорошо отразилось в творчестве алтайца Бронтоя Бедюрова. В поэзии тувинских авторов старшего по­ коления, конечно, такой особенности нам не найти. Они продолжают развивать тради­ ционную поэтику, имеющую в своей основе повествовательность изложения. Она также имеет свои законы— такие, как последова­ тельность действия во времени, строгое че­ редование событий (обозначим этот закон как «закон путешествия», когда нельзя на­ чать повествование со средины и с конца, а нужно идти «от крылечка»), как прямоли­ нейный реализм («закон зеркала», то есть если «волна» —так обязательно «голубая», а «лес» — «зеленый»), как торжественная плавность речи, ее велеречивый характер («закон праздника», когда говорящий что-то 1 6 7 \