Сибирские огни, 1982, № 12

и больно сжалось сердце в непонятной тревоге. Показалось мне: ворку­ ет мама с Живчиком, и нет им никакого до меня дела. И каждое слово, каждое движение имеют для ниі особый, непонятный мне смысл. Я чу­ жой сейчас им, лишний здесь, посторонний. И припомнился почему-то отец, и белая лошадь на весенней заре,— как пахали мы с ним огород... Эх, мама-мамочка!.. А мама, смеясь, говорила Федору Михайловичу: — Кто ты без меня? Нуль без палочки! Куда я с фонарем, туда и ты на своей тарахтелке... Как нитка за иголкой. Я ж тебя куда угодно могу завести; хоть в болото, хоть в овраг. Вот и скажи — кто из нас главный? — То-то я гляжу: чьи это пятки мелькают,— с веселой издевкой от­ кликается Живчик.—Надо когда-нибудь заснуть невзначай да отдавить маленько пятки, чтоб меньше хвасталась. — А вот и не отдавишь! Пожалеешь небось! — совсем глупо, по- девчоночьи вскрикивает мама. ...После чая и закуски смаривает сон. Но бригадир непреклонен. — Вы можете отдыхать,— говорит он нам.— Фонарь уже не ну­ жен — светает... А я еще пару раз объеду.—И, отвернувшись, нехорошо корчится, тиская руками левую часть груди. — Опять? — заметив, с тревогой спрашивает мама. И вдруг наки­ дывается, как на своего: — И что ты думаешь о себе, голова твоя са­ довая?! В больницу надо, а ты... — Да ничего и нет! — перебивает Федор Михайлович. — Кого обманываешь? — наседает мама.—Себя ведь обманыва­ ешь... Не понимаю я тебя! Ну, вот скажи: кому это нужно, если ты ноги протянешь на полосе? Кому от этого польза? — Что ж, лучше будет, если я ноги протяну в больнице? — Дак, подлечат там, отдохнешь... — Хуже мне там, пробовал. Пока на ногах — живу... Они долго молчат. Федор Михайлович, прикрыв глаза, сидит на топчане, устало привалившись спиной к стенке. — Вот не понимаю, что ты за человек,— снова начинает мама.—Не по-ни-маю! Объясни: чего ты добиваешься? Живчик открывает глаза, смотрит на нее. — Не ты первая об этом спрашиваешь, Маруся,— серьезно говорит он,—А чего ж во мне непонятного? Все ясно, как белый день... Ну, давай говорить так: что бы ты сделала, если бы стала вдруг волшебницей? Ну, то есть, могла исполнить все, что захотела? — Все-все? — переспрашивает мама. — Абсолютно! — Ну, первым делом, конешно...—Мама опускает глаза, ерзает, скулы ее розовеют, она мучительно пытается чТо-то высказать, но, ка­ жется, говорит совсем не то: — Первым делом я бы детишек своих вволю накормила. — Из-за такого пустяка превращаться в волшебницу? Стоит ли ов­ чинка выделки? — А ежели всерьез — я бы справила себе пальто, к примеру, шаль кашемировую с кистями... Я ведь не старая еще, только вот лохмотья шибко портят. — Не портят! Но это же не главное, пойми... Вот если бы ты стала волшебницей и могла исполнить только единственное свое желание. Единственное! Мама задумалась, ковыряя земляной шишкастый пол носком раз­ битого сапога. — Ну, тогда так! — решительно сказала она.— Тогда я бы сделала, чтобы всем людям на свете жилось хорошо. Чтобы не было сроду вой­ ны, чтобы промеж людей была любовь... — О! — Федор Михайлович вскинул указательный палец.— Ты — мой единомышленник. Вот и весь ответ на твой вопрос: чего я добива­ юсь в жизни? 120