Сибирские огни, 1982, № 12

Мама не бросилась ко мне с рыданиями. Она подошла, чуть прика­ саясь, погладила бинты на моей голове, спросила: — Врачиха говорит, поправляться ты начал, сынок?4 От прикосновения рук ее меня перевернуло всего, бросило в жар; го­ рячо стало на щеках и солоно во рту. Я плакал,—первый раз за послед­ ние годы,— плакал от великой любви и пронзительной жалости к мате­ ри, которую я, маленький и больной, не могу защитить, прикрыть от горестей и страданий. — Ну, ладно, ладно,— говорила мама, вытирая слезы с моих щек горячей' ладонью.—Даст бог — все будет хорошо... Сердчишко мое заходилось, разрывалось на части, и нечем было ды­ шать. — Ладно,— говорила мама морщясь, судорожно кривясь черным испеченным лицом.— Я вот тоже... Обоз-то наш должен был назавтра пойти, а я не дождалась, пешком дунула... А— полсотни верст, а снег-то глубок, дорога не торена... Да морозище крещенский трещит, да заблу­ дилась еще маленько... Чуть, было, по стопам папки твоего не ушла. ...Ночью палата засыпает тяжелым горячечным сном. Слышны вздо­ хи, всхрапывания, стоны, скрип зубов, сонное бредовое бормотание. Да­ леко на станции жалобно вскрикивают паровозы. Сквозь плохо задер­ нутые шторы льется лунный свет, словно полосы голубого дыма. Свет­ лые пятна лежат на полу, на смятых простынях, высвечивают све'шанную с кровати костлявую желтую руку или чью-то косматую голову. Мне не спится. Что-то мешает уснуть: луна ли так ярка и тревожна, или приход матери расстроил меня? Я лежу и смотрю в темный потолок. Я думаю о матери. Может быть, в первый раз озарило меня: а кто же она такая, моя мама? Что за человек? Раньше я не задумывался об этом: мать — и все. Она так же необходима в жизни, как, скажем, хлеб. И так же, как хлеба, не хватало мне всегда матери. Да, после гибели отца я совсем ее редко видел. Все эти годы она ра­ ботала на ферме дояркой. Она поднималась чуть свет, когда мы, ребя­ тишки, еще спали, а приходила поздно вечером, когда мы тоже были уже в постели. Целыми днями колготилась с нами неутомимая бабушка Фе­ дора. Младшие братишки и сестренка,— Петька, Танька и Колька,— те совсем отвыкли от матери, она была для них как бы на втором плане. Поэтому бабушку Федору они называли просто мамой, а мать — мамой Марусей. Так вот и кохались при двух-то матерях. Со мной было сложнее. После отца бабушка почему-то не смогла за­ полнить его в моей душе, жаждущей родственной любви и понимания, остро Ощущающей этот недостаток,— как, наверное, у всех сирот на све­ те. Ближе, роднее оставалась мне все-таки мать. И хотя я видел ее сов­ сем редко, она всегда незримо присутствовала около меня, была как бы во мне самом. Многое я видел ее глазами, чувствовал и пережи­ вал ее сердцем. Видно, одинаковы у нас были характеры, родственны натуры. Она пережила тяжелое детство, полное унижений, горестей и обид. С десяти лет осталась сиротой, отец женилря на другой, мачехе не ко двору пришлась падчерица, и мама моя с десяти лет пошла в люди. Она не любит рассказывать об этой поре своей жизни, лишь иногда какое-ни­ будь скупое воспоминание прорвется у нее вместе с глубоким вздохом: «Ох, чего было, то быльем поросло... Жила я как-то в няньках у кулаков Свиридовых. Вот уж скупые были —не приведи господи!..» Как-то осенней ночью за сеном мы с мамой поехали. Чудная была ночь, лунная. Трава будто стеклянная от росы'. И запахи из леса — гриб­ ные, сытные. Дорогой мама рассказывала: — В нянечках-то я по людям ходила, пока сама несмышленой дев­ чушкой была. А постарше стала — на другие работы пошла: картошку копала, холсты нанималась ткать, просо жала, снопы вязала... Не пере­ честь, сколько разной работы переделала. Я всяко дело любила, лишь бы изюминку в нем сыскать. Вот, скажем, снопы вязать: куда уж тяжель- ше — внаклон день-деньской, да на жаре, да овод проклятый жучить 116