Сибирские огни, 1982, № 12

подброшенный в незнакомый двор. Все было тут чуждо мне, ребятиш­ ки и даже некоторые учителя, казалось, были настроены ко мне враж­ дебно. Особенно невзлюбила меня почему-то преподавательница русского языка и литературы Софья Андреевна. Это была молодая красивая женщина, затянутой в талии фигурою похожая на рюмку, и с нежными, как у младенца, ручками: пальчики розово просвечивали на солнце. Она ходила гордо подняв голову, а высокими каблучками выстукивала чет­ ко и звонко,— как овца на деревянном мосту. Софья Андреевна физически не переносила мой чалдонский говор. Когда я отвечал урок, она морщилась, ломала розовые пальчики, от­ ворачивалась к окну. Она заставляла меня выписывать многие слова и потом заучивать их с правильным ударением и литературным произ­ ношением. Точно так поступала преподавательница немецкого языка, но то были слова немецкие, и давались они всему классу, а не мне од­ ному. Было обидно, будто тот язык, на котором разговаривали мои ро­ дители, мои деды, прадеды, да и вообще все коренные сибиряки, старо­ жилы глухих деревень,—будто этот язык настолько плох и смешон, что его надо стыдиться. — Ну дак чо, Сергей Прокосов? — спрашивала она, подражая мо­ ему говору.т—Отдельно-то слова, паря, выучил, а в речи ими пользо­ ваться не могёшь. Плохо, паря... Все как было, так и осталось... Ребятишки покатывались со смеху, а я готов был провалиться сквозь землю. Но Софья Андреевна была строга, умела держать класс в руках. Литературу она знала, преподавала ее ясно и четко, будто это была математика. Вот, к примеру, как мы.изучали образ Татьяны Лари­ ной. Софья Андреевна написала на доске приблизительно такой «План образа Татьяны»: а). Народность Татьяны, б). Верность долгу, в). Пат­ риотизм. г). Любовь к природе и т. д. Наша задача состояла в том, что­ бы к каждому пункту плана подобрать из романа подходящие цитаты. Мучительна, неприятна для меня была эта работа. Словно надо на куски разъединять эту самую Татьяну Ларину, и куски потом расклады­ вать по пунктам-полочкам. Никак не давались мне эти полочки, долго я мучился и ломал голову, мне опротивел даже пушкинский роман, где все живет и струится и где невозможно найти застывшую строку, чтобы спокойно взять ее и положить на нужную полочку. Да, мне опротивел «Евгений Онегин», а когда к тому же, Софья Андреевна за тяжкий, сумбурный труд мой поставила мне плохую оцен­ ку, я его возненавидел! И откровенно признаюсь: долгие годы я не мог взять в руки это величайшее творение человеческого гения. Все мере­ щился ,мне тог «План образа Татьяны», написанный на доске по-дет­ ски розовыми пальчиками Софьи Андреевны. Из учителей запомнился мне еще преподаватель зоологии Леонид Васильевич Смагин. Был он высокий и худой,- весь побитый и посечен­ ный, к тому же — нервнобольной; у него дёргалось левое веко, тряслись руки, и он постоянно прятал их в карманы полосатых брюк, которые болтались на нем, как на колу. Говорил он шепеляво и невнятно: ниж­ няя губа была рассечена, челюсть вставная, на голове сквозь редкие русые волосы проглядывали темные шрамы. Зеленовато-серое лицо буд­ то насквозь просвечивало от худобы. Позже из рассказов всезнающих мальчишек-одноклассников стало мне известно, что Смагин два года пробыл в фашистском плену, совер­ шил несколько неудачных побегов из концлагерей, расстреливался, тра­ вился собаками, вешался, морился голодом,— и все-таки каким-то чу­ дом остался жив. Казалось, на нем и вправду не было живого места — одни шрамы да рубцы. Ребятишки еще рассказывали, что Леонид Ва­ сильевич мог за один присест съесть чугун картошки, буханку хлеба, вы­ пить самовар чаю и встать из-за стола голодным. Ну, этому уж я по­ верить не мог: куда поместилась бы этакая пропасть еды, если у него и живота-то нет. При ходьбе учитель смешно шевелил кистями трясущихся рук, 108