Сибирские огни, 1982, № 12

же...—На языке вертелись книжные слова.— Ведь это же..: Возьми ста­ риков деревенских наших. Всю жизнь прожили в темноте и посейчас думают, что земля на трех слонах держится. — Стариков не трожь,—серьезно сказал Виктор.—Умный старик больше твоих прохвессоров про жизнь знает, потому как он, старик, с мальства и до старости по земле ходит, кажин день с матушкой-приро­ дою с глазу на глаз. А она мудра, матушка, лучше твоих книг уму-ра­ зуму учит. «Не такой уж он простак, этот Виктор, как может показаться»,—■ подумал я и спросил: — А науки ты что, не признаешь, дядь Вить? — Почему? Каждому свое. Собаку не научишь мышей ловить. Другим вот и городская жизнь, может, нравится, а по мне — хоть глаза завязывай да убегай. Покорячься попробуй целай день у станка на том же мехзаводе или в депо? Или мое дело взять: погорбись-ка кажин день над сапогом или туфлею? Главная для человека работа — хлебушко сеять, землю пахать, сено косить. Конечно, кому-то надо и другие ре­ месла знать,— без сапог, к примеру, много не напашешь. Только это уже не главное, а так, на любителя. А ведь хочется-то самого-самого главного, об чем душа плачет... Помнишь, чем она пахнет, распахан- ная-то землица? А солома ржаная, когда солнцем нагреется? Оно куда, скажем, тяжельше земельку пахать, чем тачать сапоги, да только тя­ жесть-то эта сладкая, потому как совесть чиста: самое главное на земле дело делаешь! — А кто вам мешает, дядя Вить? Вернулись бы опять в деревню. Там только рады будут, робить-то некому,—по-своему рассудил я жалобы Виктора. Он прикрыл глаза и посидел так, подперев щеки ладонями. — Нет, Серега,— сказал со вздохом.—Сорвали меня с корня. Люб­ лю ее, стерву... Клаву-то. А она ж ни за что на свете не поедет, ско­ рее на осиновом суку повесится. Да и тяжко счас в деревне: голодно и холодно. Отвыкать я стал задарма-то робить... 5 Жить мне у Мельниковых становилось все тяжелее. Клава, видно, рассчитывала, что на мой прокорм из деревни ей мясо баранами будут слать, а когда этого не случилось, она стала коситься на меня, как на дармоеда. И хоть мама моя тянулась из последнего, отрывала от ребя­ тишек и от себя последний кусок и присылала мне, Клава все равно кидала на меня сердитые взгляды, а за столом всякий раз заводила разговоры о дороговизне продуктов, о том, что ничего нигде не до­ стать. Я старался угодить ей всем, чем только мог: колол дрова, таскал воду, бегал аж на железнодорожную станцию собирать возле насыпи уголь,—однако хозяйка становилась со мной все жестче, все холоднее. Особенно после той драки с мужем. Видно, она искала теперь на ком выместить зло. «Вот ведь как портит город людей,— размышлял я.— В деревне Клавка была тише воды, ниже травы, а тут закусила удила, подняла хвост...» Примерно так же думала и старуха. — Ты уж шибко-то в обиду не бери,— говорила она мне.—Она ведь, Клавка-то, кое в чем и права: ведь ничо в жизни доброго не видела, а пожить хочется, пока молода... Вот и бесится. Оно, конешно, в дерев­ не бы жила, дак беситься неколи было бы, а тут оне друг перед друж­ кой с этой Кошкалдинихой и с другими бабенками, у кого детей нет, да кое-какие деньжишки водятся: кто кого переплюнет... А тут еще и в школе городской у меня незаладилось с первых же дней. Требования здесь были куда строже, чем у нас, к тому же я на две недели опоздал к началу занятий, и теперь пурхался, как щенок, 107