Сибирские огни, 1982, № 12

за труд свой получать не фиговые палочки-трудодни, а настоящие деньги. Первые послевоенные годы... Это было самое суровое, самое жесто­ кое для деревни время. Это было начало страшного, необратимого про­ цесса: бегства из деревни в город. Впервые крестьянина так бездумно унизили и так больно ударили по рукам, что не забудет он этого долгие годы, и через десятилетия, даже в других поколениях, отрыгнется эта обида... Так я рассуждаю сейчас, когда пишу эти строки. Но что я понимал тогда, тринадцатилетним подростком, когда с фанерным чемоданчиком, сделанным еще покойным дедушкой Семеном, впервые перешагнул в рай­ центре порог квартиры Мельниковых, наших односельчан и даль­ них родственников, сбежавших из деревни и уж давно живущих в городе?... 3 — Здравствуй-ка, голубчик! — ласково откликнулась на мое робкое приветствие маленькая опрятная старушка. Это была мать хозяйки дома Клавы Мельниковой.— А мы давно уж от матки-то твоей письмецо полу­ чили: мол, пустите на фатеру за ради Христа. Ждать-пождать — ан, не едешь, уж и жданки все поели... Чаво задержался-то? Робята-школь- ники уж как две недели учатся. — Работал я, бабушка. Колхозный председатель не отпускал учить­ ся, справку не выдавал. Насилу вымолил. — Неужто и вам, робятешкам, без этой треклятой справки нигде ходу нет? — всплеснула руками старушка.—Дак и то сказать: до заня­ тнее не допустят, на хватеру не пропишут, аха... Вот ведь жись кака в деревне-то наступила: не привязан, вроде, а визжишь. Так-то, голубок... Почему-то мне сразу понравилась эта старуха. Я почуял, как тает в груди угластая льдинка, спрессованная из неимоверного напряжения и застенчивости. Старушка —маленькая, уютная, плавная в движениях, серым платьем со светлым передником напоминающая белозобую гусыню,— не переставала говорить тихим приятным голосом. Она сильно «окала», должно быть, родом была откуда-нибудь с Волги, слова получались у нее круглыми, баюкающими, тоже уютными и хотелось подражать ей, говорить неважно о чем, перекатывая на языке букву «о», словно довоен­ ную конфетку-лампасейку. За чаем я совсем оттаял, пересказал старухе все‘деревенские новос­ ти, а она все пытала ме\ня, вспоминая знакомых, а то и совсем чужих ей людей, интересовалась каждой мелочью их жизни, и было удивительно, зачем ей, старому человеку, подробности о судьбах этих людей, которых она и раньше-то знала плохо и после, может быть, никогда и нигде не увидит. — Как-жеть, знаю этого Сеньку Палкина,—кивала она.—Ох и раз­ бойник был, ох и пират, ни дна ему ни покрышки. Увел, говоришь, Тамар- ку-то от Саши Гайдабуры? Почитай, совсем не знаю я этого Сашу, а все одно жалко... Как же он теперь, сердешный? — Запил снова,— рассказывал я.—Напьется — тогда прячь от него ножи и топоры: решить себя грозится... Два раза вынимали уж из петли. — Ахти, царица небесная! — вскидывалась старушка, . начинала мелко креститься и сморкаться в передник.— Да кажить она, Тамарка* то Иванова, не с ума ли спятила? — говорила сквозь сдавленные рыда­ ния.— Ить в девках-то какая скромница была —тише воды, ниже тра­ вы... Да што же с ней, окаянной, сталось-то, коли решилась живую душу сгубить?! Старуха вытерла передником слезы и вдруг спросила, пытливо уста­ вившись на меня покрасневшими, как у гусыни, глазами: 101