Сибирские огни, 1982, № 11

«Краже» и других произведениях как об общей тенденции в современной литерату­ ре, опирающейся на гоголевско-толстов­ скую традицию. «О взаимоотношениях Астафьева с сюже­ том будет еще, очевидно, написано много, потому что есть тут гоголевско-толстовская традиция, усвоенная скорее не книжным путем, а чутьем русского человека, потому что свободное, сюжетно «ослабленное» по­ вествование вообще в характере нашего рассказа — и писаного, и устного. Есть в таком строе обнадеживающие перспективы. Не зря литература все чаще пренебрегает сюжетом, оставляя за ним простую роль ствола, который держит широкую, шумя­ щую под ветром крону. Теперь не один Ас­ тафьев в холодных отношениях с сюжетом, но у него эта холодность принципиальна. В «Перевале», «Краже», «Стародубе», «Звездопаде» сюжет постоянно ощутим, как сопротивляющая сила, с которой писатель не хочет быть в открытой вражде, но поль­ зуется хитростями, сепаратными перемири­ ями, чтобы присоединить к повествованию бессюжетные территории»,— это высказыва­ ние критика, полагаю, заслуживает прис­ тального внимания. Как заслуживают до­ верия любопытные размышления В. Кур­ батова об астафьевской поэтике при ана­ лизе «Пастуха й пастушки» и «Царь-рыбы», О богатстве языка астафьевских произведе­ ний, о народности писателя. Сознавая, что «любой его (Астафьева.—■ Н. К.) литературный портрет сейчас коро^ ток и неполон и .любые выводы недолго­ вечны, потому что каждое утро застает его в новой дороге», В. Курбатов, думаю, тут не столько оправдывается перед читателя­ ми за несовершенства собственной работы, сколько еще раз подчеркивает масшабность творчества своего героя, неустанность его художественных поисков... В обстоятельном литературном портре­ те Валентина Распутина, написанном В. Шапошниковым, привлекает стремление критика к детальному, основательному ана­ лизу главных произведений выдающегося мастера прозы, одного из наиболее талант­ ливых Художников современности. Жаль только, что В. Шапошников весьма тороп­ ливо и несколько облегченно обозрел ран­ нее творчество писателя, уделив первым распутинским книгам всего несколько стра­ ничек скорее информационного, чем анали­ тического текста — это, пожалуй, наиболее существенный недостаток монографии о В. Распутине. По мнению В. Шапошникова, «рождение» писателя Распутина, которого нынче знает читающий мир, связано с публикацией в «Сибирских огнях» повести «Деньги для Марии». В принципе с этим, пожалуй, мож­ но согласиться. Однако творческое станов­ ление большого художника происходит зна­ чительно раньше его литературной извест­ ности — полагаю, что тут не может быть «антагонистических» суждений, поэтому «хронологический» подход исследователя к распутинскому творчеству все же, навер­ ное, не из самых выигрышных и для жанра портрета — вот еще одно критическое заме­ чание к брошюре В. Шапошникова. И все же, несмотря на высказанные уп­ реки, работа В. Шапошникова, наряду с книгами Н. Тендитник, Н. Яновского, 166 В. Курбатова, представляется, безусловно, интересной, заслуживающей не только серь­ езного внимания, но и благодарного Сло­ ва — ведь среди многочисленных писаний о В. Распутине, к сожалению, не так уж и много по-настоящему глубоко раскрываю­ щих мощь и своеобразие сибирского про­ заика. Наиболее впечатляющими и весомыми в книге В. Шапошникова являются наблюде­ ния, затрагивающие проблематику распу­ тинских произведений — здесь критик-пуб­ лицист, умело «увязывая» сочленения тре­ вог, звучащих сЬ страниц книг, и тревог на­ шего текущего бытия, ведет взволнован­ ный разговор о большой злободневности повестей В. Распутина, страстно полемизи­ рует с теми критиками, кто склонен видеть в писателе исследователя, так сказать, веч­ ных всечеловеческих проблем — И ТОЛЬКО. Подробно проанализировав повесть «По­ следний срок», критик призывает не торо­ питься с осуждением «отрицательных» ге­ роев повести, а постараться понять их не с позиций абстрактной нравственности, а в разрезе конкретных социально-обществен­ ных проблем нашего времени. «Рассказав в своей повести историю ста­ рой труженицы-крестьянки, которую в пред­ смертный час оставили ее дети, Распутин сумел преподнести эту историю не только как человеческую драму, но и.как драму социальную, сумел, как и в «Деньгах для Марии», связать здесь воедино вечное, об­ щечеловеческое со злободневным, с тем, что идет от дня сегодняшнего, от насущ­ ных забот и бед»,— решительно утвержда­ ет В. Шапошников, и с ним трудно не сог­ ласиться. Во многом убедителен и анализ повестей «Живи и помни» и «Прощание с Матёрой», однако некоторые «смелые» ассоциации кри­ тика (сопоставление образа НаСтены Гусь­ ковой с героиней романа ДостоевскОго «Преступление и наказание» Соней Мар- меладовой) не убеждают и производят впечатление филологической надуманности, несколько упрощенным представляется и сопоставление повести «Прощание с Матё­ рой» с некоторыми произведениями совет­ ской литературы 20—30-х годов, затраги­ вавших «тему преобразования природы», то есть и такая «ассоциация» не из разряда убедительных... Наконец, несколько слов о книге В. Кор- жева, посвященной творчеству сибирского поэта Николая Перевалова (это уже третья книга критика из обозреваемой серии). Портрет, как и все другие очерки, принад­ лежащие перу В. Коржева, написан в не­ принужденной, свободной манере, анализ стихов поэта — почти всегда убедителен, безукоризнен с эстетической стороны, то­ чен, и лишь в редких случаях критик, как говорится, срывается, прибегая к расхожим, трафаретным характеристикам («щемяще­ грустный лиризм», «лирически-взволнован- ная интонация»). К сожалению, я не настолько хорошо знаю поэзию Н. Перевалова, чтобы полеми­ зировать с В. Коржевым по существу его итоговых обобщений (критик дает высокую оценку творчеству поэта), но меня не поки­ дало ощущение, что автор литературного портрета все же где-то «приподнимает» своего героя. Да, спору нет; Н. Перева