Сибирские огни, 1982, № 11

Но он научится уважать своих вчерашних противников — тоже русских солдат. Он впервые объективно вспомнит хот давний путь из России и поймет: это был апокалип­ сис. «И его уже ничем нельзя было остано­ вить, ибо ни тогда, ни позже не было такой идеи, которая могла бы сплотить надежных борцов за нее». В последней части трилогии Звягин отчет­ ливо напомнит нам Ковалева. Нет, автор не повторяет самого себя. Просто это люди проходят в жизни одни и те же дороги ду­ ховных поисков. Как когда-то Ковалев, Звя­ гин увидит свое бытие в бессмысленной повторяемости времени. И так же почув­ ствует на излете жизни твердую власть любви. И так же счастлив будет лежать на земле Родины, не зная точно, однако, может быть, догадываясь о скорой смерти, о ско­ рой расплате за все... ...В текст властно, органично входят доку­ ментальные материалы — выдержки из га­ зетных репортажей, информация, сводки, донесения. Так писатель раздвигает про­ странство книги. Многочисленные докумен­ тальные вставки вносят перспективу, прида­ ют «объем» повествовательному времени, а Иногда ставят точку, которую не ставит, рассказывая о судьбах героев, автор. Трилогия обрывается в тридцатые годы. Документы, приведенные в тексте, напомнят читателям о том, что было дальше. Время оказалось суровым. Время опять жестоко испытывало человека. А впереди была война... История, однако, приходит к выводу чи­ татель, вовсе не бессмысленна и слепа, как казалось некоторым героям трилогии. Она дает уроки. Стирает суетное. И открывает вечное. V В повести-«Человек из поезда» А. Шастин не менее внимательно изучает время, чем в своей трилогии. И опять постигает взаимо­ связь: человек под прессом времени, время при свете человеческой души. Кто же он, человек из поезда? Ответим сначала коротко: его фамилия Мезенцев, он редактор одной из столичных газет, едет в Жерловск, где прошла молодость и где те­ перь избран почетным гражданином. Такой лаконизм необходим. Дело в том, что в повести мы видим как бы несколько Вариантов судьбы героя. Варианты наклады­ ваются, дополняют друг друга. Читатель подключается к этому процессу и в конце концов выстраивает для себя собственный вариант жизни Мезенцева. Разумеется, можно удивиться, можно пе­ респросить: варианты судьбы? Но ничего противоречивого здесь нет. Одна и та же человеческая жизнь разным людям пред­ ставляется разной. Истина приоткроется в столкновении вариантов, в их сравнении. Вариант первый, канонический. Он рож­ дается у тех, кто видит Мезенцева издалека. Например, председателю Жерловского горсовета Братухину «жизнь Мезенцева представлялась блистательным взлетом, ли­ шенным каких-либо крутых виражей, пере­ живаний или сомнений». Когда Братухин выступал в Жерловске и Мезенцев слушал речь, посвященную себе, своим заслугам, то сначала он испытывал «неловкость,, потом 15'б интерес и, наконец, чувство удовлетворения: верно, верно. Все правда. Все было». Второй вариант этой судьбы предполага­ ет дополнения. Здесь то, о чем Мезенцев помнит сам, о чем даже размышляет в до­ роге, но что, естественно, из-за своей «не­ масштабности» не попадает в праздничную речь. Третий вариант включает забытое Мезен­ цевым или всплывшее в его памяти мель­ ком. Читатель же узнает об этом из глав «А между тем...», «Взгляд со стороны». Здесь не только поступки Мезенцева, но и последствия их в других человеческих оудьс бах. Разные точки зрения на героя необходи­ мы автору. Это входит в его задачу. Во- первых, изображение, таким образом, ста­ новится многомернее. Во-вторых, автор объективно взвешивает все обстоятельства, которые привели поезд Мезенцева в тупик. Так что же стало с Мезенцевым? Что сде­ лало с ним время? Что сделал он с собой? Вот два портрета Мезенцева, два «момен­ тальных снимка»: они не похожи друг на друга. В разности — грустный итог прожи­ тых лет. Раньше Мезенцев был безоглядно смелым, когда речь шла о деле. Его работа газетчи­ ка являлась борьбой. Почти ежедневной, часто рискованной. Теперь он сдержан и осторожен. Даже в мелочах. Это преврати­ лось в привычку, почти в рефлекс. Гуляя по Жерловску, Мезенцев вдруг начинает ду­ мать о том, как хорошо было бы собрать вместе, на одной улице, старые постройки: и дома-теремки, и сохранившиеся еще быв­ шие лавчонки, когда-то блиставшие вывес- ками: «Булки, баранки, пряники»... Пусть стояли бы здесь старинные фонари, колодцы с журавлями. И ожила бы история. Ожило бы ставшее прошлым время... Естествен по­ рыв Мезенцева немедленно поделиться мыс­ лями с Братухиным. Но он тут же одерги­ вает себя: «Так ведь без толку, пустые раз­ говоры, ни к чему. Пусть идет все как идет, ничего своим сказом не изменишь». Но, может, лучше всего говорит о Мезен­ цеве его собственное отношение к времени. Он всю жизнь куда-то спешил. В юности, подгоняя сам себя, ушел из своей Холмого- ровки. «Торопливо, будто стесняясь», про­ стился с матерью. Он тогда хотел побыстрее попасть в город, журналистика манила, точ­ но неразгаданное счастье. Мезенцев боялся не успеть. Он не заметил, как привык спешить.- Не заметил, как появилась в нем боязнь остановиться. Остановка может принести огорчение. Остановишься и уяснишь беспо­ воротно: твоя сегодняшняя жизнь призрач­ на. В ней так мало истинного. И прежде всего нет любви: «осталась только память о ней и о первой встрече. А все давно рухну­ ло. Привык. Так ведь и к, кошке привыка­ ют». Остановишься и вдруг узнаешь — не почувствуешь, но узнаешь наверняка ложь, какой пронизано существование твоей се­ мьи. Обнаружишь, з а ч е м выжила Нина Аркадьевна из дома женщину, которая заг. меняла ей мать, з а ч е м появился у них «подающий надежны» нагловатый Нико- ленька. Откроешь: антикварная мебель и «хорошие манеры» вытеснили из твоих с женой отношений даже простое душевное тепло._