Сибирские огни, 1982, № 11

Выстраивая свою трилогию, он протягивал между отдельными частями не столько нити сюжета, сколько прочные нити мысли. Вторая из повестей трилогии —«В ночь на субботу» — еще резче, еще полемичнее ставит проблему понимания гуманизма. Здесь, отмечал Н. Яновский, «гуманистиче­ ский смысл Великой Октябрьской революции подчеркнут, более того, он выделен как пред­ мет специального художественного исследо­ вания», Спор о гуманизме не абстрактен. Он вел­ ся и в жизни, причем, может быть, более ка­ тегорично. «Аргументом» в споре были ты­ сячи человеческих судеб. «Гидра — и все тут»,— говорит чекист Усов и стреляет в Ковалева, который только что взорвал зимовье, где прятались бандиты. «Нечего всякой контре задницу лизать»,— это опять-таки «философия» Усова. Он недо­ умевает, почему губисполком гарантирует безопасность тем членам банды, которые по­ пали в нее случайно и теперь хотят порвать С прошлым. Усову противостоит молодой че­ кист Славка Андреюшкин — один из самых привлекательных героев трилогии. Принци­ пиален и значителен для автора их диалог. «Я тебе точно говорю,— утверждает Андре­ юшкин,— рубить надо только там, где дру-. того выхода нет. Где можно спасти, нужно спасать». Усов называет Славку «попом», «миро­ творцем». Само слово «добро» наверняка ка­ жется ему подозрительным. Но для Андре- Юшкина понятия «добро» и «революция» родственны. Он умрет, отстаивая свои прин­ ципы. Уйдет в банду, чтобы спасти тех, ко­ го еще можно спасти... «Лес рубят —щепки летят»,— будут говорить потом усовы. Но человеческая жизнь не щепка, которую уно­ сит шквал истории, в этом твердо убеждены Андреюшкин и его учитель, старый чекист Саввич. Убеждены: революции важна каж­ дая судьба: тем более, что человек не ста­ тичен по своей природе, не только он меняет время, но и время меняет человека. О последнем хорошо помнит и писатель. Может, самое верное доказательство тому — заключительная часть трилогии, где круп­ ным планом возникает перед нами фигура Сергея Звягина. Вот он — пожалуй, самый неожиданный герой этого повествования. Неожиданно не его появление на страницах книги, но то, как автор показывает его эволюцию. Эволю­ цию офицера белой контрразведки, виновного в гибели многих людей. Конечно, эти грехи никто и никогда Звягину не отпустит. Но достоин ли он нашего внимания? Достойна ли изучение его озлобившаяся, закрывшаяся Для мира Душа? Несколько десятилетий на­ зад мы бы услышали в ответ решительное «нет!». Писатель показал бы Звягина просто патологическим садистом. Только сегодня наше искусство прошло большой путь. Се­ годня художникам интересны не только ге­ рои, но и антигерои времени. Психология иредательства, постепенного отречения от самого себя проанализированы в повестях В. Быкова. Страшная анатомия изуверства открывается в «Карателях» А. Адамовича. Однако, может быть, наиболее решительный шаг в этом направлении сделал В. Распутин в «Живи и помни». «Повесть о предателе? — недоуменно восклицали некоторые читатели и критики,— Не оскорбительно ли это для памяти миллионов павших?» Нет, не оскор­ бительно. Обращение к подобным персона­ жам связано и с возросшим психологизмом искусства, когда невозможно изображать че­ ловека в одних — черных или светлых — красках. И со'стремлением писателей к бо­ лее полной правде истории. А история — это не только события, но и люди, характеры. Понять их — не значит простить, исследо­ вать— не значит реабилитировать, И вот он перед читателем — Сергей Бори­ сович Звягин. Создавая этот образ, А. Ша- стин явно восполнял тот пробел, который возник в нашем искусстве. Мы знаем: тыся­ чи людей оказались после революции и гра­ жданской войны в эмиграции. Среди них бы­ ли и откровенные враги Советской власти, и те, кто оказался вдали от России случайно, бьяли подлецы и храбрецы, были раскаяв­ шиеся и глухие к шагам истории. Как жили они? Какие круги ада прошли? Образ Звягина постепенно укрупняется по мере движения трилогии. Дело не в том, что в первых двух частях автор был невнимате­ лен к Звягину,— напротив, тот активно уча­ ствует в действии. НО литература всегда резко показывает человека, стоящего перед выбором. Выбор перед Звягиным долго да­ же не возникал. Ему было все ясно: где вра­ ги, где свои, какой должна быть Россия. Это Ковалев мечется, не может понять •— с, кем он? Звягин в это время трагически для Себя лишен сомнений. Он идет к Своей цели напролом. Через расстрелы, камеры Пыток, потом —диверсии, налеты. Он спокойно растопчет и чужую мечту, и чужую лю­ бовь. Он думает, что спасает Россию, но все окончательнее разрывает свои связи с ней. Он не сомневается, и человеческое в нем как бы заглушено, спрятано. В повести «Время стрекоз», давшей наз­ вание всей трилогии в целом, автор подроб­ но напишет о том, что стало со Звягиным. Время в эмиграции оказалось для него пу­ стым. Постепенно всё вокруг него вымирает. Люди, чувства, убеждения, душа. Повесть не случайно начинается сценой на кладбище. Потом кажется, что кладбище чудовищно разрастается до размеров большого города. В нем живые трупы — сидят в ресторанах; боясь вечности, молятся в церкви; удовлет­ воряют свои маленькие земные страсти. Го­ ды приносят Звягину лишь однО: «уходили люди, чтоб никогда больше не возвращать­ ся. Те, которых он принимал и кого прези­ рал. И становились они равными перед веч­ ностью, а он оставался до своего срока. И его приязнь и презрение оставались С ним. А годы уходили, и всему было свое время: время убивать и время врачевать, время молчать и время говорить... Но то, которое он ждал, не приходило, ибо было время по­ кидать, но не было времени возвращаться». В Харбине перед Звягиным встает выбор. Выбор неизбежен. Чтобы выжить, надо про­ давать себя. Надо продаваться людям, ко­ торым наплевать на Россию, которые враж­ дебны даже не большевикам — его родине как таковой. Звягин не может принять это­ го. Он выбирает бедность, маленькие камор­ ки, будущую нищую старость. И — размыш­ ления... Да, лишь одно удалось сохранить в себе Звягину — любовь к России. Любовь, которая не даст погибнуть его душе. И ко­ торая постепенно зародит в нем сомнения. Хоть полностью Звягин так и не прозреет. 155