Сибирские огни, 1982, № 10

шейные позвонки переломать, пятками, носками ног, коленями — стенку вышибить, человека свалить... Как-то заполучила Таня в'сельпо арбузы , так Саратов у магазина под окном Таниной конторки фокус показывал: большим пальцем самый толстокожий арбуз протыкал. Сначала Таня полусмехом, по-хорошему попросила его: — Ну что ты, Николай, время зря тратишь? Не ходи за мной, по­ жалуйста. Он помолчал, глянул из-под белесых бровей, одно слово — буду — сказал. Таню стала раздражать его навязчивость. — Ты мне надоел, понимаешь? — Понимаю. И снова, как только стемнеет, у ворот стоит дожидается. — Уйди с моих глаз, Саратов. Никогда я тебя любить не буду. Никогда! — Полюбишь. Заканчивалось лето —жаркое, короткое. Пауты не сдыхали даже после Петрова дня. Но сильнее и тягостнее паутов донимала Таню эта прилипчивая любовь. - ). Таня исхудала. Перестала выходить на улицу. В одну из душных истомных ночей, когда Колька, как сторожевой пес, спал у нее на крыльце и даже в туалет нельзя пройти было, чтобы не повстречаться с ним, она взяла козьи ножницы —и отхватила напрочь главную красу свою, шелковую пепельную косу: может, отстанет, говорил же, из-за ко­ сы, мол, тебя полюбил... Наутро Колька на косу, брошенную у крыльца, даже не взглянул. Взял топор и полез перекрывать стайку. В этот субботний день, дождавшись момента, когда бабка Саратиха ушла доить корову, Таня отвела Кольку за угол дома и, глядя прямо в его угрюмоватые глаза, сказала: — Николай, я ненавижу тебя. И еще раз прибавила: — Ненавижу. Он побледнел, кровь отхлынула от его разгоряченного работой ли­ ца. В этот момент он показался Тане даже симпатичным: страх, удивле­ ние, беспомощность отразились в его глазах, и они стали живыми, по-че­ ловечески понятными. Но в следующую минуту Колька уже овладел собой. Веки медленно, как у сонной птицы, опустились. Он перебросил топор из одной руки в другую и, ничего не сказав, пошел прочь. К вечеру он напился. Бродил по деревне, орал: «Вы слыхали, как поют дрозды, нет, не те дрозды, не полевые!..» Переломал в клубе пять скамеек — и, казалось, успокоился. Встревоженная поведением внука, бабка Саратиха тщательнее обыч­ ного заперлась на ночь: и на крючок, и на деревянную задвижку, и ко­ чергой дверь приперла. Таня же, напротив, ничего не боялась: высказав свою ненависть к Саратову, она освободила душу и впервые за последние месяцы вздох­ нула со свободою. Она была не подготовлена к ненависти. В школе, в техникуме, в дет­ ском доме Таню любили, и она отвечала людям любовью и сердеч­ ностью. Никогда не думала, не подозревала Таня о том, как тяжела и непосильна ноша ненависти. Порой она с горечью и с какой-то детской обидой думала, что неправильно это — с самого-самого детства учить лю­ дей быть только уступчивыми и добрыми. Вот случилось с ней такое: вспыхнула в душе неприкрытая, какая-то омерзительно-голая ненависть к человеку — и казнит Таня самое себя, стыдится и мучается, не зная, как поступить с этим своим чувством. С любовью, с лаской — знала бы. С ненавистью —растерялась. 82