Сибирские огни, 1982, № 10

Он стеснялся, как он поет. — Чепуха! — сказал Вова, и Александр Георгиевич пристыженно замолк. Вова налил еще вина. Расплескал. Александр Георгиевич стакан взял, но пить не стал. Он не мог. Ему было неловко отказываться, но он не мог пить, не хотел. — Ну как хочешь,— разрешил Вова, опрокинул стакан, утерся и запел: — От лю­ дей на деревне не спрятаться,.. Александр Георгиевич живо подхватил, глядя Вове в рот. Он забегал на полслова вперед, торопился — чтобы показать, что он, Александр Георгиевич,— т о ж е знает эту песню. Ему хотелось равенства, братства и счастья. И ревниво косился на меня: вижу ли я, что и он т о ж е знает. Они допели. Александр Георгиевич не удержался и снова затянул свою «Не жа­ лею, не зову». Правда, он опасался, что Вова опять оборвет, и потому спешил допеть и перешел совсем на речитатив, на скороговорку, чтобы успеть раньше, чем перебьют. Я встала. Во дворе была детская площадка с качелями. Я села на качели. Подо­ шел Вова и стал меня раскачивать. Александр Георгиевич тоже приблизился. Открылось окно в доме, мужчина раннеутренний в пижаме облокотился на подо­ конник и смотрел на нас. Вове надоело меня качать, он бросил и пошел поэтично бродить. Александр Геор­ гиевич подхватил брошенные Вовой качели и продолжал их раскачивать. При этом он оказался непозволительно близко от меня — и растерялся от такой своей дерзости, но и оставить качели не решался. Выбрал: смотреть в небо и смеяться, чтобы нечаянно не взглянуть на меня близко и не нанести этим взглядом ущерба моему хозяину. Он сказал: — Теперь науки — главное. Физика, биология. Микробиология. Последним словом он гордился. Я смотрела на окно, на мужчину в пижаме, а мужчина в пижаме смотрел на ме­ ня, Вова поэтично бродил вокруг, а Александр Георгиевич в кирзовых сапогах качал меня на качелях. Стояла на асфальте пустая бутылка из-под рома, и мы ничему это­ му не удивлялись, будто идет нормальная человеческая жизнь и так и положено на свете: тридцатилетней нарядной женщине качаться на детской качели в пять часов ут­ ра, а разбуженному мужчине мудро глядеть на это из открытого окна первого этажа. Я остановила качели. Подошел Вова. Осмелевший Александр Георгиевич приподнято заявил: — Самый лучший фильм... — «Дело было в Пенькове»,— решительно закончил Вова. — Да, и этот. Этот второй. А самый лучший — «Гусарская баллада». — «Весна на Заречной улице»! — выкрикнул Вова. — Да, и этот. Но этот третий,— мягко, но неуступчиво сказал Александр Георгие­ вич, удерживая возникшее равенство. — Таня! — требовательно смотрел на меня Вова.— Ну давай возьмем его'домой! — Вова!— осадила я — Это невозможно! Александр Георгиевич тактично отошел в сторону и, как бы продолжая начатый Вовой рисунок, романтично и живописно бродил по вытоптанной детской площадке, засунув руки в карманы брюк. — Ведь ты хочешь это сделать не для него, а для себя! — со сдавленным раздра­ жением разоблачала я Вову — Придумал красивый сценарий!" Теперь тебе нужно при­ вести его домой, накормить и приютить. Хорошо, я согласна, но,тогда уж давай возьмем его насовсем. Иначе это безжалостно: накормить, приютить бродячую собаку, а потом ее прогнать. Александр Георгиевич громко запел, чтобы не слышать нас и оповестить о своем приближении. — Таня, ты дура! — объявил Вова. Мы пошли на бульвар Третьей Фрунзенской. Мужчина в пижаме захлопнул окно и, видимо, вернулся спать. На бульваре цвели яблони. Бездна поэзии. Вова, весь по уши утонув в этой поэзии, шел впереди и пел сам себе песни. Александр Георгиевич, стараясь поровну поделить свою преданность между мной и Вовой, подпевал ему, а шел поближе ко мне, чтобы не бросать меня одну,— как бы сде­ лав из себя веревочку между мной и забывшим меня Вовой. И так мы,бродили изрядно. Было уже шесть часов. 49 Сибирские огни № 10