Сибирские огни, 1982, № 10

день, в зависимости от настроения: что-нибудь хорошее, если хотелось погоревать, или что-нибудь плохое, если хотелось утешиться. Я варила кашу нам на ужин и не знала, чего мне сегодня хочется больше: уте­ шиться или погоревать. Во всяком случае, я вспомнила, как полтора года назад с Вовой весь май жили в Москве... 9 мая, на праздник, к нам пришли Миша с Галей. Мы смотрели из окна салют, а потом был стол. Ничего такого особенного наготовлено не было, потому что мы жили контрабандой в комнате коммунальной квартиры, и я не отваживалась занимать плиту. Я накупила готовой пищи. Была бутылка шампанского для нас с Галей и две здоровенных бутылки шести­ десятиградусного кубинского рома для Вовы с Мишей. Мужчины очень быстро напились и принялись петь. То есть распелся Вова, а гля­ дя на него, за компанию, и Миша. Миша, сутулый худой столичный интеллигент, вдруг обнаружил в себе раздольную степную душу, размахивал руками и даже порывался сплясать. Конечно, ничего этого он не умел. Особенно петь: голос его расщеплялся и дребезжал, а сам Миша испуганно сжимался, робея перед своим обнаглевшим голосом, как укротитель перед вышедшим из повиновения зверем. «По диким степям Забайкалья, где зо-о...»— тут Миша пускал петуха, сурово прокашливался и продолжал на тон ни­ же: «...Лото роют в горах». Вова дирижировал, сдвинув брови. Галя сидела на диване и презрительно глядела на Мишу. Миша это чувствовал, но бунтовал. Галя не пела. Она не рисковала, поэтому никогда не проигрывала. А я пела, но только тихо, потому что я плохо пою. Время от времени я просила и ребят потише: все-таки мы жили в этой комнате контрабандой, благодаря попусти­ тельству и человечности соседей. А человечностью нельзя злоупотреблять. Квартира была коммунальная. В одной комнате жила молодая пара с ребенком. В другой — прекрасная женщина со своей замужней и недавно родившей дочерью. Короче, нель­ зя было громко петь. Но заткни попробуй глотку этим интеллигентам, напившимся кубинского рома и вообразившим себя удалыми казаками. В четвертом часу постучалась в дверь молодая соседка и, страшно смущаясь, попросила тише, потому что все бы ничего, но у нее болеет ребенок. Галя с бледным торжеством взглянула на Мишу. Мы с Вовой пошли провожать их домой. Уже было светло, пусто и прекрасно. Мы слонялись по самой середине гладкого, как озеро, Комсомольского проспекта и ждали машину. Наконец она обрушилась с горы проспекта, сверху, издалека нарастающим гулом, и Миша с Галей уехали в ней. Мы остались, но домой идти не хотелось — душа взяла разгон и требовала про­ должения праздника. Мы молча брели по тротуару. Навстречу так же лениво и бесцельно шел человек в кирзовых сапогах с заправ­ ленными в них брюками. С одной стороны, конечно, странно: все-таки центр Москвы, а не колхозная паш­ ня... Но с другой стороны: четыре часа утра — чему удивляться в такое время? ■ Сапоги были большие и в тишине гулко грохали по асфальту: бух, бух. Странный человек с опаской попросил закурить. Вова дал. У странного была голова фасолиной, обросшая ежиком после недавней стрижки наголо. Он жадно затянулся и с благогове­ нием посмотрел на подаренную сигарету: с фильтром! Постояли. Пошли. Он почему-то побрел рядом с нами — может быть, он чувствовал себя обязанным за сигарету, а мо­ жет, ему было все равно, куда идти. Как бы оправдываясь за свое присутствие, он ти­ хо сказал: — Пойду сейчас в метро. Поеду на метро к брату. Братом он как бы похвастался. — Пойдем проводим его до метро, — скомандовал мне Вова. — Метро откроется через два часа, — холодно ответила я. Наш спутник виновато взглянул на меня. Мне стало ясно, что два часа мы с ним не расстанемся. Я знала Вову. — Пойдем к нам! — тут же категорически и предложил он. — Вова! — одернула я. — Туда нельзя! — Почему? — обескуражился Вова. Он, разумеется, забыл, что там соседи насилу нас угомонили. А мы еще приведем выпивать неизвестного мужика в сапогах и остриженного наголо— может, беглого ка­ торжника. Все это я выразила в одном взгляде. Вова затосковал. — Хочешь выпить? — спросил он каторжника. 41