Сибирские огни, 1982, № 10

С самого начала, с первых произведений Достоевский изображал «униженный и ос­ корбленный» русский. народ через опреде­ ленные «сверхтипы». Первым оформился тип «мечтателя». «Мечтатели» Достоевского из «Белых ночей» и «Хозяйки», как, впро­ чем, и все остальные, о которых ему так или иначе приходилось писать,— люди «чи­ стого сердца». И хотя эти герои — интел­ лигенты, они тот самый народ, от которого они сами себя не отделяли и не могли отде­ лить. «Их идеология и психология, естест­ венно, были пронизаны глубочайшим демо­ кратизмом,— пишет Одинокое и справед­ ливо замечает: — И все-таки со своим сознанием, что они — «народ», со своим «чи­ стым сердцем» они норовили в «обособле­ ние». В этом, по мысли Одинокова, и заключа­ лась глубочайшая трагедия многих героев Достоевского, трагедия, которую сознавал и верно отражал сам писатель. Страдая и сострадая вместе с народом, «мечтатели» одновременно чувствовали свою отделен- ность от него, свою «особость». Стремясь исследовать этот тип до конца, Достоевский ищет истоки его в русской истории, объяс­ няет появление «мечтателя» всем общест­ венным строем Руси. Не случайно Расколь­ ников у него приходит к мысли, что и он сам, «метящий в Наполеоны», может ока­ заться незначащей «букашкой» для подлин­ ного Наполеона. Тип «мечтателя» не был новым в русской литературе. Рассуждая о явлении, назван­ ном в книге «эстафетность», Одиноков пи­ шет: «Красивые герои» Пушкина, Лермон­ това, Тургенева, завершая свой историче­ ский путь, прикрылись обломовским^ хала­ том и погрузились в беспробудный сон». Герой Достоевского как будто деятелен, он постоянно мыслит... но как? «У него был выход, все примирявшей, это — спасаться во все «прекрасное и высо­ кое», конечно, в мечтах. Но чем упорнее он мечтал, тем больше совершал неблаговид­ ных поступков, тем «мельче» вел он себя в жизни. Становясь героем в мыслях, он лег­ ко сносил свое униженное положение в дей­ ствительности». Трагические «лишние лю­ ди»— Печорин, Онегин — не смирились бы с унижением. Мечтателя, Валковского, Рас­ кольникова сделала такими, как они есть, не только русская действительность—преж­ де всего их нежелание бороться с н^ю, «опу­ ститься» до прямого действия. Начав со светлого образа «мечтателя», Достоевский постепенно переходит к типу «подпольного человека». Но можно ли их разделить, можно ли свести всю задачу художника к «положи­ тельному» или «отрицательному» прочтению образа? Оторванный от жизни мечтатель немину­ емо должен был либо погибнуть, как то и происходит с героями ранних произведений Достоевского, либо превратиться в качест­ венно иное существо. Вспомним: Расколь­ ников вначале тоже только «мечтает», од­ нако его мечты уже окрашены багровыми тонами. По мысли писателя, никто не впра_- ве решать, какая из человеческих жизней имеет наибольшую ценность перед вечно­ стью. Высказав эту мысль, Достоевский за­ махнулся на самую основу основ тогдашне­ го общественного строя — и остановился. Постепенная трансформация типа, глубо­ чайшее сострадание к жертве и раскаяние персонажей являлись отражением противо­ речий в художественной, нравственной ■ си­ стеме самого автора. «Демократический в своих истоках бунт «маленького человека» переплавляется в сознание права сильного утверждать себя среди «тварей дрожа­ щих»,— пишет Одиноков. Примирить про­ тиворечия в себе самом Достоевский не смог до конца жизни. Не дано это и его ге­ роям. Писатель чувствовал своих персонажей, как самого себя, поэтому в первых вариан­ тах произведений рассказ часто велся от первого лица. Однако в ходе работы над романом, как убедительно доказывает В. Г. Одиноков, Достоевский убеждался, что «я — рассказчик» перегружает повествова­ ние, мешает целостному восприятию образа. При доработке и окончательной правке все наблюдения, замечания, размышления ухо­ дили в нейтральное описание от третьего лица. Очень точно сохранялось деление между автором-описателем и автором-оцен- щиком событии. Первый фиксирует, второй осуждает и оправдывает. Вчитываясь в текст романа или повести, мы четко слышим все голоса. Перед нами — богатая партиту­ ра, где звучание целого не мешает слышать отдельные инструменты. О «полифонизме» Достовского много пи­ сали, сейчас это понятие прочно связано с его творчеством. Сравнивая Достоевского с другими русскими писателями, в частности с Чернышевским, Одиноков пишет: «Если Чернышевский довел монологизм повество­ вания до его крайнего выражения... Досто­ евский творчески воплощал принцип «поли­ фонизма», давший ему возможность запе­ чатлеть «чистое самосознание» персонажей. Самосознание, самовыражение, создававшее открытость образа, и было гениально най­ денным способом показать в «маленьком человеке» глубины «вселенной». Как писатель-реалист, Достоевский не мог не отразить в своем творчестве характер­ ные черты эпохи, бытр, настроения людей. Его романы — не только портреты главных героев, перед нами широчайшие полотна, рисующие русскую жизнь во всем ее много­ образии. И на каждом произведении, на каждом Образе лежит отпечаток «ненасы- тимого сострадания», религиозности, тесно связанных с.социальным протестом. Одино­ ков пишет о романе «Бесы»: «Автор не смог создать просветленного финала. Но гуман­ ная мечта о гармоничном человеке не остав­ ляла писателя. И он вновь и вновь обраща­ ется к картинам . «золотого детства» чело­ вечества». Всем своим творчеством Досто­ евский пытался доказать существование иной, лучшей жизни, светлого будущего. Мучительные поиски его героев, их «разд­ воение», характерное для «Братьев Карама­ зовых», трагичны потому, что они не могли найти в современности идеал человечности: честный, проницательный художник, каким безусловно был Достоевский, не мог уте­ шать читателя псевдосчастливым концом. Небольшая книга профессора В. Г. Оди­ нокова чрезвычайно насыщена по вошедше­ му в нее материалу. Тщательный текстоло­ гический анализ, объективная научная оцен­ ка многочисленных работ о Достоевском у нас а за рубежом, наконец, привлечение 172