Сибирские огни, 1982, № 10

До призыва в армию А. Плетнев прора­ ботал рабочим в совхозе. А служить приш­ лось вдали от родного гнезда — в При­ морье. Там и остался, демобилизовавшись, стал шахтером на шахте «Дальневосточная» в городе Артеме. И целых двадцать лет: спуск под землю, подъем на гора, тысячи тонн добытого угля. Как у Василия Кряжева («Маршалы в отставку не уходят»). Как у другого Василия — Коробова («Отец кре­ стный»), Как у Иннокентия Кокорина (Вре­ мя пришло»). Как у Михаила Свешнева («Шахта»), Как у героев многих других его произведений. Потребность поделиться с читателем тем, что пережил, рассказать о тех, с кем стол­ кнула нелегкая жизнь, обусловлена у А. Плетнева скорее всего не жаждой самовы­ ражения, не желанием выплеснуть увиден­ ное, накопленное — выговориться (хотя, конечно, и не без этого), а чувством не­ оплаченного долга тем, кому обязан рожде­ нием, духовной зрелостью, помощью в трудные минуты жизни. Чувсто долга за­ ставляет писателя все более ответственно относиться как к предмету своего изобра­ жения, так и (особенно) к фактам собствен­ ной биографии. И если поначалу, по верно­ му замечанию критика, «талант А. Плетне­ ва — это талант бытописателя ‘», то со вре­ менем личные впечатления в прозе Плетне­ ва получают более глубокое социальное и нравственное осмысление, поднимаясь по­ рой до высот художественно-философских обобщений. Первым произведением, которым А. Пле­ тнев уверенно заявил себя как яркий само­ бытный художник, дав повод сказать кое- кому из рецензентов, что начал он сразу, «без черновика», стала повесть «Дивное дело». Хотя, конечно же, ни один писатель не начинается «без черновика». Уже были рассказы, первая повесть «Когда улетают журавли», еще, правда, ученически слабая, эскизная, с недостаточно прописанными ха­ рактерами героев. И в «Дивном деле» ощу­ тима перекличка с такими рассказами как «Память детства», «Травы клонит, скачут ко­ ни», «Чтоб жил и помнил», «На все нас хва­ тало». Однако столь же ошибочно было бы думать, что шло лишь механическое накоп­ ление. Перекликаясь с ранними рассказа­ ми, повесть «Дивное дело» не повторяет их и уж тем более не включает в себя в каче­ стве составляющих. Достаточно сравнить образы Сережи Жу­ равлева, главного героя «Дивного дела» и Шурки из «Памяти детства». Оба мальчика близки друг другу жадной распахнутостью души, радостным ощущением своего малень­ кого существа. Но если с известием о вой­ не автор обрывает рассказ о Шурке, ста­ вит точку, сообщая, что война «обрубила» Шуркино детство, то в «Дивном деле» пи­ сатель идет гораздо дальше этой трагиче­ ской «точки»: изображает то, что оставил «за кадром» в «Памяти детства» — «взрос­ ление без роста». Тематически повесть «Дивное дело» вхо­ дит в тот, ныне уже весьма внушительный, ряд современной советской прозы, который известен как литература о «военном дет­ стве». Линия судьбы героя «Дивного дела» ' К р и в ш е н к о С. Берег отечества. Влади­ восток. Дальневосточное кн. изд-во, 1978, с. 107. во многом схожа с линиями судеб юных персонажей «Последнего поклона» В. Аста­ фьева, «Белого парохода» Ч. Айтматова, «Диких побегов» В. Колыхалова, «Канда-. урских мальчишек» Г. Михасенко, «Березо­ вой елки» П. Дедова, «Чалдонов» А. Чер­ ноусова... И все-таки, выполненная в тра­ диционной для этого тематического нап- - равления лирико-исповедальной манере, по­ весть «Дивное дело» по-своему неповторима. В предисловии к книге «Отец крестный» (М., «Современник», 1981) В. Личутин ве­ сьма точно уловил суть этой неповторимо­ сти: «Плетнев вырастил на своих страни­ цах поэтическую душу, у которой впереди дорога». И действительно, тонкая, поисти­ не поэтическая душа Сережи Журавлева находится в предощущении неведомого ему пока пути. Этим томительным и тревожным предощущением и заканчивается повесть: «Я ничего еще не знал о своем будущем, но тревога за себя во мне росла-росла, как ту­ ча, и то тяжелела эта тревога мраком, то разрывалась ярким жгучим светом». А начинается повесть мажорно, радостно: отец Сережи пригоняет в Доволенку пер­ вый трактор. Новая жизнь, новые надежды и перемены связывают с ним люди. «Быва­ ло, сын попа, пастуха... А теперь — новое имя-звание. Дивные дела делаются!»—удив­ ляется учитель Николай Иванович Рыбин. Но «дивное дело» таит в себе не только та­ кой вот чисто социальный, но и, я бы сказал, эстетический смысл. В упомянутом предис­ ловии В. Личутин справедливо замечает, что повесть «Дивное дело» «не столько о Дово- ленке, потрясенной до самых основ войной, а о той поэтической искре, что не покидала сердца народа и в самые бедственные, кру­ тые дни...» И не «дивное» ли дело, если да­ же в минуты самых тяжелых испытаний в душах людей не угасает способность удив­ ляться красоте окружающего мира. Соб­ ственно говоря, именно постоянная бли­ зость к таким людям, к природе и рожда­ ет эстетическую обостренность мироощуще­ ния Сережи Журавлева. Он и родился «в прохладный полдень на жа'тве... с миром природы в глазах». И, надо сказать, «мир природы в глазах» — неотъемлемая часть духовного мира многих героев А. Плетнева, в том числе и наиболее масштабного из них — Михаила Свешнева. Близость к природе, к людям, умеющим ценить красоту, воспитывает в юном Жу­ равлеве еще одно прекрасное качество — доброту. Не по возрасту рано Сережа начи­ нает мучиться болью за других. Ему от всей души хочется счастья Лиде Румянце­ вой, безнадежно влюбленной в Раздолин- ского, жалеет он изуродованного войной Костю Махотина, пытается понять и как-то помочь Раздолинскому... В детском макси­ мализме его доброта порой доходит до аб­ сурда (с точки зрения взрослой логики). Так, на покосе, где Сереже поручили уп­ равляться с сенокосилкой, ему становится жаль красивые цветы, и он начинает «мило­ вать» их, «поднимать над ними полотно, де­ лать огрехи». Сережа Журавлев, как и глав­ ный герой «Шахты» Михаил Свешнев, го­ товый щедрой душой обнять всех людей, очень жалеет, что душа у него «такая ре­ денькая, продутая» и он не может ею, «как гигантской дохой, прикрыть всю До­ воленку, все живое в ней». 152