Сибирские огни, 1982, № 9

«Анна будет долго-долго плакать, жалея чужую овощь,—сказал старик.—И этих слез хватит, и поливать не надо!..» Мы посмеялись. Эта игра нравилась мне все больше. «Дядя Саша, а что сделаешь ты?» «Ну, мне про себя несподручно»,—смутился он. ‘ Я задумался. Про дядю Сашу в деревне плохого не говорят. Он всем угодить умудряется, так тоже нельзя. Но с другой стороны, миротво­ рец—это совсем неплохо, чуть что —мужики вопят, если поссорятся: «Идем к Холонькову, он справедлив!» Но не только справедлив. Одно­ го приласкает, другого. Глядишь, и помирил обе стороны, хотя стоило бы иногда, как друг Венька говаривал: обидчика по шее, а обиженно­ го также по шее, чтобы хранил впредь достоинство... В молодости, до войны и после войны некоторое время, Холоньков работал на железной дороге простым рабочим. Все теперь перезабыл, кроме одного: нормаль­ ное положение шлагбаума —закрытое. Так его часто поддевает стара. Но он и не сельский, с грехом пополам научился косить, а книги по полеводству читает, так это больше для психологической устойчивости. Что вычитал —никто не знает. Но вот что читает он в самом деле—вся деревня знает. И многое, я заметил, ему любовно прощают дошлые в сельском деле мужики за то, что умеет он мягко подтрунивать над со­ бой. Он вышел из детского дома, потом стал работать в столовой за­ штатного городка, а когда появились усы да девчата знакомые, застес­ нялся столовой и пошел на железную дорогу. Столько прожил и ни к чему не прикипел, это обидно... И детей не завел. И только одним гор­ дится и прав: воевал в артиллерии, тяжело ранен был. «Ты польешь чужую грядку, дядя Саша, а потом пойдешь к ленив­ цу и, краснея за него, скажешь: как тебе не стыдно?» «Да, наверное»,—вздохнул Холоньков. Оставалось выяснить про себя и Петра Ивановича. «Ну, а Петр?» —спросил я старика вкрадчиво. «Петр-то? —он переспросил, видимо, чтобы потянуть время, поду­ мать,—Вот что про Петра я скажу. И это будет объяснение, почему его, а не кого-то там я прочу в управляющие. Петр ни за что поливать не станет—эт-точно! Но он сделает умнее и правильнее, чем все мы. Он приволокет соседа на грядку, заставит полить, да еще и проверит: а по совести ли полито? И если плохо, он спуску не даст... А мы с то­ бой, Максимович, хозяева-то аховские. Третий год я собираюсь в дому пол перестелить, третий год!.. Стара ходить по нему боится, говорит, в подполье завалюсь...» «Если сквозь щель,—я засмеялся,—то она не провалится. Это мы, карандаши, нам и надо бояться...» «Смейся, смейся,—ворчал Холоньков.—Лучше скажи, чего это мы рассиживаем?» «А что делать?» «Печка,—показал Холоньков;—считай, потухла». Долго мы смотрели на прожорливый огонек в топке. Легкое у меня было состояние, блаженное, а Холоньков кряхтел и покашливал, а потом заговорил так, что впору его на трибуну тащить. «Ладно будет, Максимович, ежели ты рассеянные думки оставишь в этом годе. Оставь их в этом годе. А в новый переправляйся твердым мужиком. Самое же основное: реши насчет семьи... Я помню, ты ска­ зал, что уродился ни к селу, ни к городу. Это для красного словца сказал, это глупость... Ты родился под небом, как и все». «Дядь Саша! А ну бросим клич: даешь стотысячников на село! Че­ го, мол, зависли над землей? И добьемся массового отката горожан*» «Давай, давай смейся над старым,—Холоньков задумался, потом словно бы споря со мной, решительно проговорил: —Нет! Не приведи господь, ежели массовый откат! Это же тысячи мужчин и женщин, поч­ ти неграмотных в природе, как и я, и ты. Они из-за отвычки утворят та­ кое, лучше здесь их и не надо!.. Не думай, что я против отката. Но ведь и сама деревня многих уже не примет. Ей ведь тоже не количество лю­ 90