Сибирские огни, 1982, № 9

которую всегда возил с собой по ночам, и в желтом неровном круге тусклого света дошел до трактора. Тот стоял, выехав из борозды, чуть наклонясь к крайним березам. На выхлопной трубе висел сапог —трак­ тористки, когда невтерпеж замерзали, снимали сапог и набрасывали его греться на трубу, а босую н&у подсовывали'под себя, потом меняли/ Илья Петрович поднял над головой фонарь. На сиденье, неловко изог­ нувшись, сунув под живот руки, спала Катерина Великжанина, даже холода не чуяла. Портянка размоталась, упала на грязную, с ошметками мокрой земли гусеницу, босая нога посинела. — Эй, подружка, черти не снятся?! Катерина приподняла растрепанную голову, разлепила глаза, при­ щурила их от света и потянула с гусеницы портянку, бросила и завыла, стукаясь головой о рычаги. — Ты чего орешь-то?.. Да уймись! Он вытащил ее из кабины, схватил за плечи, тряхнул, но это не по­ могло. Катерина ревела, ноги подкашивались, и она все норовила опус­ титься на колени. Сгреб ее в охапку, дотащил до телеги, довез до старой избушки, которая стояла на краю поля. Уложил там на солому, закрыл фуфайкой —Катерина все плакала. Сам сел на порожке и больше уже не спрашивал, почему она уби­ вается. Что остается делать вдовой бабе с пацаном на руках, которая выше глаз хватила мурцовки? Он просто сидел, накинув на плечи дож­ девик, не шевелился, уставясь в темноту, курил самокрутку и слышал, как трещит, сгорая, крупный табак. Холодная мокрая ночь накрывала избушку, посреди этой ночи, за его спиной, плакала вдовая баба, всхлипывала и швыркала нобом. Вско­ чить бы и бежать без оглядки, завязав глаза, бежать, пока несут ноги,— только бы не тыкался в спину этот безнадежный вой. Если бы Илья Петрович знал какие-нибудь особенные слова, утешил бы, но так уж сложилось, что война насовсем вышибла их, да и бесполезны они бы­ ли — он это знал. Сидел, обжигал совсем махоньким окурком губы, дожидался, когда Катерина утихнет. Она замолчала не скоро. Ехать теперь домой было не с руки —скоро утро, на работу, а до деревни далеко. Он расцряг ло­ шадь, бросил ей под ноги охапку соломы из телеги, сам устроился в из­ бушке у порога, на мокром дождевике. Слышал, как всхлипывает Кате­ рина, как тяжко вздыхает за стеной лошадь, хрумкая соломой, и было у него страшное желание напиться. Так, чтобы отнялись ноги, чтобы перестала соображать голова,— лишь бы ни о чем не думать. А завтра, завтра, черт побери, что завтра? Не хотелось думать. И все равно ду­ малось. «Ведь как мечтали? Войне крышка, дальше один праздник. Где он, праздник-то? Пошумел и кончился. Опять сначала, ни дня, ни ночи не знаешь, трактора — рухлядь, кругом одни бабы почти, ни посеять, ни убрать путем не можем. Это сколько же еще работы поломать надо, чтобы выкарабкаться!» Лошадь перестала хрумкать соломой, видно, наелась, перестала тя­ жело вздыхать, легла и от того, что она притихла, будто ушла, от бес-.' просветной чернильной темноты, от тишины, в которой пугает даже собственный шорох, делалось жутко и одиноко. — Илья! —Катерина позвала его негромко, едва слышно, словно боясь, что он не откликнется, повторила громче: —Илья! Иди сюда ближе. Он поднялся с дождевика, встал на колени, чтобы хоть разглядеть ее, и она, угадцв его в темноте,'цепко ухватила за шею, сама приподня-' лась, ткнулась мокрым лицом в щеку, обдавая горячим, чистым дыха­ нием, зашептала: — Пожалей, не могу, Илья, сил нет, кончились, высохла я. Пове­ щаюсь... Сильнее тянула на себя, ладони скользнули ему под пиджак, под рубашку, шершавые, они царапали кожу, будто неструганые дощечки. — Катерина, ты чего— 46