Сибирские огни, 1982, № 9

скажем, Маяковский. Он его и гнул, и мял, и раскалывал, а не просто «брал» и «встав­ лял» в строку. Даже поэтика Северянина, если не упускать из виду ее важнейшую черту — самоиронию, отмечена печатью ма­ стера. Даже кирсановская легкость и тре­ пет стиха — это вовсе не игра, а высокая сте­ пень обработки словесного сырья. Думая о старых мастерах, видишь, что их опыт мо­ лодыми недооценен. Добрая подсказка кри­ тики тут была бы весьма и весьма своевре­ менной. Но увы, даже в самой литературной кри­ тике бытует еще такой взгляд, что, дескать, поэтический образ — это одно, а поэтическое слово — другое, нечто вроде подспорья. В солидном и уважаемом литературном журнале можно встретить следующий те­ зис: «Есть в русском языке целый пласт слов, как бы составляющих основу поэтиче­ ского словаря. В сущности, их не так мно­ го. Группируясь вокруг понятий, связанных с 'эмоциональной, чувственной стороной жизни, слова эти издревле служили поэтам для выражения неизменных, вечных начал внутреннего мира души и сердца. С их по­ мощью были созданы шедевры русской ли­ рики»1. Вся сокровенная глубина этого высказы­ вания состоит в том, что без «помощи» (!) слов шедевры русской лирики не могли быть созданы. Так культивируется в корне неверный подход к проблемам поэзии,- к ее материальной плоти — к «словам», которых, мол, «не так уж много» и они даны поэту в готовом виде... Когда-то революционно-демократическая Литературная критика решительно восста­ вала против критики «эстетической», ориен­ тированной на пресловутое чистое- искусст­ во. «Странным исключением из общего за­ кона была бы литература, если бы могла производить что-нибудь замечательное, от­ решаясь от жизни»,— писал Н. Г. Черны­ шевский. Вот, казалось бы, и наши совре. менники озабочены прежде всего содержа­ тельной стороной разбираемых стихов — эстетика для них всего лишь в помощь... Но увы, прямые аналогии с прошлым ве­ ком рискованны. Потому как эстетически, художественно неполноценное произведение не имеет и общественного влияния. Между тем признание вторичности слова оборачи­ вается у авторов упомянутой статьи прене­ брежением к самой поэзии. Они, например, пишут далее: «Творчество Белоусова и Леб- кова не мыслится вне точных географиче­ ских координат, вне привязки к Сахалину. Сначала география, а потом все остальное, даже поэтическая судьба. И в этом нет ни­ чего предосудительного». С таким «уважением» к жизни, конечно, трудно согласиться. И — не надо соглашать­ ся. Потому что поэтическая судьба — все же главное для поэта, а, стало быть, и для его читателя. Но, к сожалению, в наших разборах час­ тенько от поэзии остается одна география да биография. Начинается это с микрожан­ ра критики — с многочисленных издатель­ ских аннотаций к книгам и подборкам сти­ хов: «Работал токарем, слесарем, бригади­ ром, мастером, инженером, технологом. В ' 1 Н. Ж и в о г л я д о в а, Б. П е р е в е р з е в . Есть Родина с именем чистым...—Дальний Восток, 1981, № 5, с. 154. настоящее время — инженер-конструктор...». Такой характеристики удостоился поэт- дальневосточник Николай Рогачков в своем журнале ’. Осмыслить свою жизнь, свою профессию может и не поэт — и даже более или менее складно сообщить это читателям. А у поэта задача сложнее. Мне кажется, о ней хорошо сказал Вячеслав Назаров в предисловии к сборнику стихов Анатолия Третьякова «Марьины коренья» (Красно­ ярск, 1977): «Не ищите в его стихах пря­ мых аналогий с причудливой биографией: зеленый побег не похож на зерно, а цве­ ты — на зеленый стебель. Но и в зерне, и в стебле, и в цветке пульсирует кровь зем­ ли — 'русской земли...» Приметы так называемой трудовой биог­ рафии, милая «малая родина», отчий край — должны, наверное, находить в стихах более глубинное выражение. И — не с «помощью» слов, а в самом слове. Там, в речевой глуби­ не, есть все — и поэтическая география, и поэтическая биография. Там не спросишь у Блока или Есенина: кто вы по специально­ сти? Примеры того, как критический анализ стихов идет мимо слова, мимо т е к с т а — на­ ходим мы в ряде материалов сборника критиков Бурятии «Земли моей молодые голоса» (Улан-Удэ, 1981). Так, Сергей Шу­ бин в статье «Горячий пульс строки» пишет: «В своем творчестве Владимир Липатов подошел к периоду, когда начинаешь заду­ мываться о своем назначении в жизни. Он еще во многом сомневается, но и мно­ гое утверждает. Этот психологический мо­ мент точно уловлен им в одном из лучших , стихотворений: И мастер слиток взял, приценясь, И свой нехитрый йнструмент. И отошел, и, подбоченясь, . 1 Ловил божественный момент. И вот в припадке вдохновенья Он слиток тот тянул и мял, Изнемогая от уменья Перелопачивать металл. Последний штрих, окат коралла И черни отсвет вековой,— А мастер сгорбился устало. Лишь нимб сиял над головой. Автор статьи увидел здесь «пронзительі ность чувства, высветленность и груз мыс­ ли», а не беспомощность слова, не безгра­ мотность выражений, не вопиющее отсут­ ствие вкуса, речевой культуры. Хорош куз­ нец, который вместо того, чтобы формо­ вать поковку, «изнемогает от уменья» как тютчевская красавица-радуга далече от земли. Что это за изысканный молотобоец, наносящий своим молотом... штрихи? Вщю- чем, о молоте речи, кажется, и нет, ибо липатовский герой лупит по железу лопатой. Так и написано: перелопачивает. Труженик наковальни и горна неотличим от землеко­ па — такова цена приблизительности выра­ жений типа «нехитрый инструмент». Столь же бесхитростен инструмент критика. Его не повергает в задумчивость ни загадо­ чный «окат коралла», ни глубоко вообража­ емый подтекст некой «черни вековой». Он и сам, похоже, находится не просто в состоя­ нии вдохновенья, а «в припадке» оного... Поэт показал нам работающего человека с удобной позиции наблюдателя. Пожалуй, только извне и можно увидеть мастера. 1 Дальний Бостон. 1981, № 6. 157