Сибирские огни, 1982, № 9

было бы управлять поступками и обстоятельствами. Или же, по край­ ней мере, предвидеть... А у меня многое происходит вдруг, внезапно, не­ ожиданно... Как лбом о холодную стену: бух, бух! И шишка на шишке!.. '— Ты гнешь к чему-то, Хаёрин, а я не в состоянии уловить. Как будто вроде ты мне жалуешься на себя. А я что могу? Батенев задерживает взгляд на моих пальцах, я их то комкаю, то выбрасываю вперед.) и дрожат мои пальцы. — Да, и у тебя тонкая кожа,—говорит он как-то злорадно: —Лад­ но, Хаёрин, поживем —увидим.,. Вообще, ты чудак какой-то.—Он про­ тяжно зевает.—Чудак, чудак... Но ты не простой, ох не простой. Ну-ка, Хаёрин, ответь сразу, не думая: вот ты сейчас говорил о ружьишке, ты присочинил, да? — Да,—я виновато киваю.—Но ты пойми... Батенев вскидывает руку, оборотя ко мне узкую ладонь. — Все я понял,—говорит с угрюмой усмешкой;—Еще хорошо, ты не успел пропеть: «Вера в людей, вера в людей!..» Знаешь эту песню? Нам крутили как воспитательный момент. Вера! Конечно, вера, а как без нее?.. Скажи, наш Хблоньков сильно сдал? Я утвердительно киваю. — Вот я в Холоньковых верю,—Батенев просто обжигает глазами, до того они красные.—В наших стариков верю. Всех обойду и пови­ нюсь... Пускай они живут долго... Я там писал Холонькову одно бредо­ вое письмо, только я не отправил, порвал. Написал, что я совершенно не боюсь войны. Не дай ее, как говорят, бог. Только я раньше боялся, те­ перь не боюсь... Что, Хаёрин, смотришь подозрительно?... Да, поперли бы враги на нашу землю, и я, как штрафник, рвал бы их зубами... И пус­ кай бы погиб, о такой смерти мечтать! Бред, конечно, говорю, но мне очень нужно себя доказать. А чем я докажу? И я рву зубами одного се­ бя, и буду рвать. Батенев встает и, не прощаясь, уходит к очереди. Вечером я взял ножницы и бритву, дар Натальи, и—нет моей бо­ роды. В сарай я зашел с игривой улыбочкой, Ульяна ахнула: как и не мои стал, зачем сбрил?.. О! Меня даже расстроило, что она огорчилась. Тут я и сказал ей, что видел Батенева. Мужики, мол, его показали: злой, ху­ дой. — Ай, как жалко. Худой, говоришь? Как жалко-о.. — Дорогие мои! —лопается мое терпение,—Что вы носитесь с Ан­ ной, с Батеневым?.. Не исключено, что и праздники будем праздновать. Прекрасно! А! За одним столом. Петр, ты, я, Батенев... — Павел,—она чуть не плачет.—Тебе-то что?.. Лично тебе Батенев зла не сделал. Нехорошо, Павел, как ты со злом говоришь... — Ну вас!.. Зло берет! Христиане, надо же... На каждом шагу прощаете, прощаете! Ужинаем под вязкое тиканье часов. Укладываюсь в несогретую постель, отворачиваюсь к стенке, почти вжимаюсь в нее. Ульяна домывает посуду, подтирает в кухне полы, по­ том раздевается в темноте и, стараясь не коснуться меня, умащивается на самом краешке... Вот так лежим, молчим. Я молю: только не плачь, тошно. Делаю вид, что жарко, откидываю одеяло,ша^спину устраиваюсь, затем, конечно, нечаянно поворачиваюсь на правый бок. Ульяна, как ждала этого, руки в темноте вскидывает, и ко мне, и лицо у нее мокрое. Когда, наплакавшись, она засыпает, я осторожно выбираюсь из до­ му, закуриваю на крыльце, кутаясь в пальто и светя голыми колен­ ками, мне вспоминаются слова одной зеленоглазой женщины. «Что за жизнь за такая!—и смеялась она, и всхлипывала. Все, слушай, пе­ репутывается...» 117