Сибирские огни, 1982, № 8

навозом, и я увидел: лампочки, вделанные по всей длине стен, светили тускло, словно были они обмазаны глиной, и оттого помещение не смот­ релось, а как бы мерещилось. Какое тут лицо у меня было кислое; это хорошо, что людей в коровнике не оказалось, а то обиделись бы. На влажных досках пола ботинки скользили, и, сделав пару неуверенных шагов, я благоразумно вернулся к порогу. Четыре ряда коров... Переми­ нались и вздыхали, роняли головы в кормушку, возились там, выхваты­ вали губами пучок сена, а потом вздергивали рога, и глядели перед со­ бой, и нажевывали... И вот забавно же устроен человек! Я через неделю буду вертеться в коровнике, как заводной, и посмеиваться, вспомнив содрогание свое в первые эти минуты. Я перешел в соседний корпус, а он был заброшен. И только в треть­ ем нашел я людей. Еще у входа я приосанился — доносились женские голоса. Женщины, все в черных халатах, при моем появлении стихли, но ненадолго, а скользнули бегло по бороде и пальто голубому да отверну­ лись опять к пожилому мужчине, он возвышался над их головами. Высо­ кий мужчина, почти старик, огорчил меня с самого начала. Не подошел ко мне, не поздоровался, а лишь знак рукой сделал: жди! Он поддержи­ вал сухой ладошкой кадык, продолжая с женщинами разговор. Я вспом­ нил тут бабу Леру, ее слова: «Дед худой... Вот так за горло держится, когда говорит. Контуженый, а может, и трубка вделана, не скажу...» Вот, значит, и еще один закомый... Значит, это и есть дед худой, ко­ торый приходил сказать мне о письме Федора, он же и управляющий местным отделением товарищ Холоньков. В грязно-белом полушубке, унтах из собачьей шкуры, в солдатской шапке с опущенными ушами, этот дед худой говорил с женщинами и придерживал рукой горло, а ког­ да убирал руку, было видно: губы его, прыгая в словах, незримой ниткой дергали за кадык, грозя оторвать его вовсе. Какое отношение, думал я, имеет этот дед к Федору, к его письму и ко мне? Я смотрел на него, не слыша, что он там говорит, и соображал, как вести себя. И я решил дать ему инициативу, а самому быть начеку. Спросит — отвечу, будет мол­ чать — ия молчу. Я стоял, вольно опираясь плечом о косяк, губы трубоч­ кой, руки в карманах. Мне нравилось, что, отбиваясь от наседавших жен­ щин — корма! —дед время от времени бросал на меня взгляд, означаю­ щий: видишь, как оно? Потерпи. «Хаёрин Павел?.. Ну хорошо, идем».—Он, провожаемый сердитыми глазами доярок, подошел ко мне, взял под голубой рукав и подтолкнул к двери. Старик был прямым, как гвоздь, а ростом так и повыше меня. «Как добрался?» —спросил. «Нормально». «Небось голодный?» «Терплю». Вот и весь разговор при знакомстве. Прошли по территории, поднялись на бугор, и открылась внизу все­ ми огнями деревня. Возле Ульяниного дома я замешкался, но старик пробурчал: не здесь, не здесь, и указал дом наискось, который от соседних отличался лишь стойкой антенны, она теряла верхушку в ночной выси, зато телеви­ зор с экраном в тетрадный лист я едва разглядел в большой комнате, где причудливо смешались: полированный сервант, самодельная этажерка с десятком книг по полеводству, розовый коврик с волоокой женщиной над диваном и журнальный столик искусной работы. Я сидел в кресле за этим столом и поджимал ноги, иначе они могли пристыть к полу. Некоторые щели, я проверил, охотно пропускали мизинец, и из подполья несло мо­ розом. Возле печи хлопотала грузная, широколицая старуха, и оттуда меня достигал, волнуя, запах жареного на сале лука. Я буду жить в большой комнате, так они сказали, а сами они зимой спят в комнатушке, куда выходит широкая спина русской печки. Старик сразу освоился со мной по отчеству. «Русских печей, Максимович,— говорил он за ужином,— в нашей де- 45