Сибирские огни, 1982, № 8

и голос Федора забыл, а тем более слова, им сказанные, было бы там что денное... Но вспоминались мне зеленые глаза и простецкое: слушай, надо ли тебе уезжать? Сегодня вечером, думал я с теплотой, Наталья втащит на этаж свой нехитрый скарб, загонит пацанов в жаркую ванну, сама при­ мется мыть посуду, оставшуюся на столе с нашей тихой вечери... «Не вспомнит ведь Павел»,— подумает она обидчиво. Но затрезвонят тут в дверь, она ее приоткроет опасливо: кто? А это телеграмму принесли из какой-то Малаховки! , Из Малаховки?.. Я аж остановился: вот это я отмочил! Я ж Наталье сказал, что поеду в сторону Читы, а по дороге и сойду, где понравится. Зачем я ей дал телеграмму? Ну, конечно, она будет вначале нежить гла­ зами десяток ласково-полунасмешливых слов на официальном бланке, а затем в глаза ей ударит: Малахове. А это значит: Боровики и Ульяна. Невольно я сегодня крепко обидел, а попросту насмеялся над женщи­ ной — вот они, первые движения души вместо того, чтобы призвать здра­ вый смысл. И я расстроился, хоть поворачивай —да в город. «Странное со, мной творится! —думал.—Тянет к Боровикам, будто к начатой книге, чтобы скорей приблизить конец, хотя наперед догады­ ваешься: наши всех победят. Но ведь и Наталью жаль: она одна, в моей квартире, а это разве ей не обещание перемен? Я говорю одно, а ей слы­ шится другое». Так и шел я, и все я оглядывался. В Боровики я вошел, когда, слава богу, стемнело. И не было прохо­ жих, чтобы узнать, где дом главного здесь начальника, кажется, по фамилии Холоньков. Директор напутствовал: этот Холоньков тебе дол­ жен понравиться, да еще и бухгалтер там милая такая, ее зовут Ульяна Дмитриевна. Я задержался у конторы, она темнела всеми тремя окнами, но была чуть приоткрыта дверь. Контору опоясывал штакетник, а у входа зеленел щит с белыми буквами, и этот щит держался на двух жердочках, пото­ нувших в сугробе. Я вчитался и ахнул. «Чтобы работа шла продуктивно и гладко, выполняй правила распорядка!»— вот что было начертано. о Елки-палки! Я восхитился и тут же дал зарок срочно изучить мест­ ный распорядок, он обещал мне гладь. Если такие убогие плакаты висят по всему совхозу, злорадствовал я, тогда можно смело зваться художни­ ком. Во всяком случае, мне для подкормки не раз доводилось малевать двухметровую колхозницу со снопом, а также богатырей с гаечными ключами в кулаках. Я свободно отличу шрифт типа «гротеска» от «бру­ скового», могу лихо нарезать трафареты и рисовать по клеткам. Чем не профессионал?! Дверь, мне послышалось, тихо скрипнула, и, приободренный плака­ том, я почти взлетел на крыльцо, хрустнувшее подо мной морозными досками. Я еще раз удивился приоткрытой на холод двери —и вошел. Ульяна сидела за столом. Тихо и темно, я не мог увидеть выражения ее глаз. Три стола сгру­ дились в середине квадратной комнаты, к стенам прижались узкие ла­ вочки, и на два метра в глубь комнаты выдавалась горбатая печь. «Включатель справа»,— послышался тихий голос. Свет резко раздвинул стены. Подоконники были уставлены горшками с зеленью, но, жаль, не бы­ ло ни штор, ни занавесок—казенный дом. Сквозь застойный запах таба­ ка пробивался аромат сирени, и он становился все явственней, я прибли­ жался к Ульяне. Она широко раскрыла глаіза, стала подниматься со стула. И я замер на полпути. Сколько я себя помню, все-то мне портит последний момент: я теряюсь. Либо промедлю, либо бегу, очертя голову. Даже и теперь, вынесший холод и тоску экспедиций,, я панически боюсь двух вещей: тайны чужой двери и призыва незнакомой мне женщины. 43