Сибирские огни, 1982, № 8

зались: какие есть, такие и есть, а смеяться над телом —грех. Шуток они Венькиных не признавали. Идти на вокзал Венька мой отказался. Я не настаивал, знал друга: слишком чувствительный. У моей хозяйки, одинокой, верующей, всплак­ нувшей на мою дорогу, мы с Венькой еще поужинали, собрали вещи, по­ сидели с минуту: всё. На улицу вышли, руки стиснули, обнялись. И Венька пошел в проу­ лок, несчастно горбясь, не оглядываясь на меня. Два года не был в родном городе, а как два мгновения, если все это позади. Иду с вокзала, оглядываюсь: больше стало асфальта и газетных киосков, а центр отряхнулся от деревянных домов. Но баба Лера не меняется: пудра, одеколон, улыбочка. «Здравствуйте-похвастуйте! —выпевает. А мне так хочется верить, что она рада искренне.— Какой же вы, право...—Она прищуривается на меня в свете лестничной площадки.—Не узнать — красавец, да и только». Она пробует поднять чемодан: охает. Потом торопливо отмыкает дверь моей квартиры, подталкивает в спину. Я сразу иду к балкону, рву на себя дверь, впускаю воздух. В кухне форточку откидываю, и оттуда струит запах талого снега пополам с бензином шумной улицы. Баба Лера ласкает глазами чемодан и пузатый рюкзак, в котором ей шуба^ простодушно меня оглядывает, поджала губы: хорош! Показываю рукой на стул, а сам устраиваюсь на диване. Некоторое время переглядываемся, молчим. «От вас были две открытки,— молвит она.—Из Киева и Москвы. Это что же вы? По столицам да по столицам?» «Ага! По столицам! — смеюсь.—Вам, если такое приснится, сразу будет разрыв сердца...» «Уй, страсти,— она хихикает.—Ну, сказывайте в двух словах». «Ну, если в двух...—Я соображаю, что ей можно.—Устройство ле­ сов дремучих, подсчет запаса. Теодолит, буссоль, рейка. Мошка, костер, мешки спальные, портянки, мозоли, свирепый таксатор по фамилии Биб- лис. Главное: друг до гроба —Венька! Он отдыхал в Молдавии, влюбил­ ся, а она: ты рыжий, давай перекрасся в черное!» «А сколь чистыми на круг?» Киваю на чемодан, говорю шепотом, что там все деньги. Чтобы не томить бабку, я достал шубу цигейковую, как и обещал, торжественно вручил, и получил взамен горячее уверение, что теперь жиз­ ни она не будет рада, пока не женит меня выгодной партией. Я знал, что она это серьезно, и я сказал: жените, еще одну шубу куплю!.. Как бы невзначай спросил: «Меня никто не спрашивал?» Баба Лера глазами настороже, ногти покусывает. «Так, значится...—Она любила поиграть в деревенскую бабку. Лю­ била коверкаться, давеча, уехамши, значится —Значится, так: была одна пышка сдобная. Плечи —во! Рост — во! А зовут Натальей. Разрв... ну, не соврать бы... семь-восемь приходила. Был мужик из госстраха... А вот третий...» —И бабка умолкает. Я отваливаюсь на спинку дивана: Батенев? Федор? Петр Иванович’ «Дед худой! — морщится бабка —Фи! Такая деревня — не высказать. Вот так-за горло держится, когда говорит. Контуженый, а может, и трубка вделана, не скажу. Он спросил вас. Когда вы приедете, спросил. А потом сказал, что в Боровках лежит для вас какое-то письмо. Кажет­ ся, в Боровках...» у «И сразу ушел?» «Ага, сразу ушел,— продолжает баба Лера, не спуская с меня глаз.— Правда, я еще спросила, а от кого письмецо?.. Вы, Павел Макси­ мович, меня простите, я ж женщина, мне интересно. А дед как шел, так и ушел. К даме спиной —невежливый!..» Я полез в карман за портсигаром и невольно подумал: надо портси- 28