Сибирские огни, 1982, № 8

и мой Федор, темнели на освещенном пятаке земли. Батенев, высокий, с меня, пожалуй, ростом, в кожаной куртке и в шляпе, стоял, пригнув­ шись, и прижимал к животу правую руку, ее Федор раскроил от плеча до локтя. Нож, такими любят хозяйки шинковать капусту, широкий, с наборной ручкой,—сколько раз я говорил: закинь его, Федор, подаль­ ше от беды,—лежал теперь в снежной присыпи от меня в метре. К ножу и бросился Федор, но поскользнулся, грохнулся... Мне сделать бы тогда два шага, отшвырнуть нож к чертовой матери, но с места я не мог сдвинуться, а стоял, рот разинув, и в голове ни еди­ ной мысли. Они оказались в полный рост, я увидел: вооружен Батенев, а Федор мой, растопырив руки, пятится к низкому штакетнику. Тут я или крик­ нул, или хотел крикнуть. Наверное, все же я крикнул, потому что разом они обратили ко мне лица. Как сейчас вижу две пары немигающих глаз в мою сторону. Вот и все. Дальше память пошла обрывками. Долго я пробирался огородами, овражками, забросанными битым стеклом и множеством консервных банок, одолевал заборы и штабели полусгнивших досок, все дальше и дальше оставляя за спиной Федора, Батенева и все, что с ними стряслось. Наконец я вышел к насыпи желез­ ной дороги, определил сторону города и прилег животом на иссохшую за зиму щетину травы, прилег: ноги были как ватные. Я пропустил пассажирский, он продавливал мощными лучами те­ мень перед собой, словно делал туннель, чтобы протащить спящие ваго­ ны. За ним проволокся наливной состав. Я и его пропустил, но сразу по­ лез к рельсам, чтобы уж в следующий —будь, что будет,—попасть не­ пременно. В жизни я не садился на ходу поезда, но тут, как черт, как пу­ шинка, внесся в товарняк, загруженный углем, скорчился на тормозной площадке и обнял себя за плечи: холодно. Напрочь вылетело из головы, как пробирался ночным городом, но, перешагнув порог теплой и сонной своей квартиры, я отчетливо помню: я удивился своему спокойствию. Я был спокоен! Долго и бездумно я сидел у окна, за которым всю ночь красно-зеле­ ная неоновая «Диета», а потом вспомнил, что в кухне оставался не допи­ тый Федором портвейн. Приник к горлышку, глотнул и тут же сплюнул в раковину: душно было в кухне, вино успело нагреться и загустеть. При­ сел на стул, за которым несколько часов назад сидел живой еще Федор Глушаков; он сидел, и у него вид был не дай бог какой, будто он что-то предчувствовал. «Поменьше бы ты'пил, Федор». «Тю-тю! Портвейн мне —как слону дробина...» Когда там, на полустанке, меня перекрестили их настывшие злобой глаза и я рванул от них в темноту, не понимая, что я такое делаю, я ус­ пел расслышать задавленный крик Федора: «Зачем ты в живот, Батя? Может, я еще жить буду?» В темноте я стал раздеваться. Аккуратно, чтобы утром не наглажи­ ваться, пристроил брюки на спинку кровати, но поднес их к глазам, а они мятые-перемятые, в глине, и зашвырнул их под кровать, и полез под колючее одеяло. И мгновенно заснул. Еще темно было, когда я проснулся: хорошо, если с час поспал. Я до­ тянулся до крышки стола, нащупал пачку сигарет и спички, притянул и пепельницу: панцирь черепахи, подарок Федора... Спервоначалу я думал о том, как мне быть в понедельник, ведь явлюсь я на службу, а там теле­ фон, я думал: отвечать ли на звонки? То есть отвечать так и так мне при­ дется, но не разумнее ли прежде узнавать: кто звонит и по какому воп­ росу. Вероятно, в понедельник меня станут разыскивать. Судя по всему, кровь пролилась между парнями, и оба сейчас в больнице. Ну если и не оба, то уж Федор наверняка, а тогда Батенев в камере. И остается прив­ лечь единственного свидетеля. Да*да, свидетеля, не соучастника же?.. 22