Сибирские огни, 1982, № 7

неужели создатели многочисленных посред­ ственных лент по произведениям русских классиков не любили, не почитали, не бла­ гоговели? Помнится, когда шли в свое вре­ мя съемки фильмов «Накануне», «Отцы и де­ ти», «Дворянское гнездо» (как-то так по­ лучилось, что фильмы эти снимались один за другим), режиссеры и актеры прямо-таки клялись в своей любви к Тургеневу и его героям-. А фильмы получились слабыми, беспомощно-иллюстративными, не имев­ шими никакого успеха у зрителей. Такая же участь постигла и подавляющее большинст­ во фильмов по произведениям Чехова, Горь­ кого, Куприна... Такая же участь постигает и многие повести и романы мастеров совре­ менной прозы, как только они переносятся на экран. В чем, спрашивается, дело? А весь секрет, думается мне, в том, что наши кинематографисты не берут во внима­ ние одной, совершенно очевидной вещи. Есть такой термин—фотогеничность. И по­ добно тому, как бывают лица фотогенич­ ные и нефотогеничные, так и произведения литературы можно подразделить на два ви­ д а— кинематографичные и некинематогра­ фичные. Как уже сказано, мы знаем нема­ ло случаев, когда великолепное произведе­ ние, породнившись с кинематографом, пре­ вращается в серенькую, посредственную ки­ ноленту. Но есть и немало примеров обрат­ ного порядка, когда произведение литерату­ ры, отнюдь не отмеченное высокими художе­ ственными достоинствами, буквально преоб­ ражается на экране. Воистину, если есть у кинематографа своя муза, то муза эта — коварная фея, способная сделать из пре­ красной принцессы дурнушку, и наоборот — обратить инукг замарашку в писаную кра­ савицу. И если есть у кино своя специфика, то специфика эта особенно дает о себе знать именно при экранизации литературного про­ изведения, то есть при соприкосновении с иным видом искусства. И — что тут скры­ вать — нередко при таком соприкосновении обнаруживается совершенная , несовмести­ мость кино и литературы, невозможность зафиксировать на кинопленке то, что у пи­ сателя обозначено словом. Казалось бы, чего проще. В книге, поло­ жим, написано: вдоль дороги тянулся лес. Бери камеру и снимай дорогу и лес — в лю­ бом ракурсе, в любом цвете. Но вот я открываю Лермонтова и читаю: «Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка». Попробуйте «экранизировать» эту фразу! Можно, конечно, снять великолепный пей­ заж с видом на Машук и Бештау, запечат­ леть на нем и ослепительный блеск солнца, и нежную голубизну неба, но согласитесь, в любом случае мы будем иметь просто еще одну цветную широкоэкранную открытку. Ибо никакие краски, никакие ракурсы не в состоянии передать того ощущения свежес­ ти и прозрачности, того необыкновенного душевного подъема, какое рождается при чтении, создается этим гениальным сравне­ нием —«как поцелуй ребенка». Ну, хорошо, положим, этот пример не сорсем удачный. Все-таки воздух — нечто невидимое, эфирное... Но вот еще одна за­ рисовка: «Ели жирно, до отвалу, солили круто, перцу во щи не жалели. Колыпа жрал варенье из кадушки горстью — ох, скусно до чего! — и вся харя его была как после мордобоя». Это отрывок из романа Вяч. Шишкова «Ватага», воссоздающего один из трагиче­ ских эпизодов гражданской войны в Сиби­ ри — захват бандой Зыкова города Кузнец­ ка. Бандиты нагрянули в Кузнецк веролом­ но, под видом оказания помощи Советской власти, учинили кровавую расправу над мир­ ным населением, а затем устроили гранди­ озную попойку со всеми вытекающими от­ сюда безобразиями. В каких красках живо­ писует Шишков этот «пир», наглядно видно из приведенного отрывка. По сути перед на­ ми законченный эпизод, великолепный ки­ нокадр, который так и просится на экран. Тут есть что показать, есть что сыграть. Однако, уверен, какой бы талантливый ак­ тер ни изображал этого обжору Кольшу, все равно эффект будет не тот. На экране в лю­ бом случае будет просто потешная рожа, вымазанная вареньем, которая вызовет чис- то утробный смех. У Шишкова же здесь не только юмор. В этом отрывке — целая ав­ торская концепция, целая, если хотите, фи­ лософия, суть которой в резком осуждении^ неприятии всякого рода разнузданности, дикости, низменности и жестокости — всего того, что, увы, имело место в партизанском движении в том случае, когда, по словам самого Шишкова, не было «идейного руко­ водительства». Вот тут, мне кажется, мы вплотную под­ ходим к ответу на вопрос: почему многие шедевры литературы при воплощении их на экране как бы наполовину усыхают, вы­ глядят жалкой, поверхностной иллюстра­ цией? Да потому, что вся прелесть этих ше­ девров в их языке, где поэзия неотделима от философии, где каждая метафора, каждое сравнение, каждое изречение подчинено еди­ ному авторскому замыслу. Ну что такое «Анна Каренина» без знаменитой начальной фразы — «Все счастливые сейьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему»? Разве заменит эту гениальную толстовскую мысль плоская ки­ нонаглядность— скучающая, постная физи­ ономия Стивы Облонского и заплаканное лицо Долли? Разве заменит дорогие нам со школьной скамьи тургеневские строки— «Я открыл глаза: утро зачиналось» — цвет­ ная кинооткрытка с видом на поля и лу­ га? Разве можно понять Чехова без его точ­ ных, тонких, язвительных замечаний, кото­ рые он по ходу повествования бросает в адрес своих героев? Сыграть, экранизиро‘ вать все это попросту невозможно, потому и теряют столько наши классики, когда их «переводят» на язык кинематографа. Но не^ только в невозможности перевести «великий могучий» язык классиков на язык кино кроется причина многих неудач, кои постигают наших режиссеров, одержимых манией экранизации. Впрочем, тут уж есть прямой смысл вспомнить наиболее удачные экранизации русской классики и попытаться выяснить, в чем секрет их успеха, почему получилось. Не знаю, согласятся ли со мной читатели, но мне кажется, лучше всего это получилось у покойного Ивана Александровича Пырье­ ва. Его фильмы «Идиот» и «Братья Кара­ мазовы» по романам Ф. М. Достоевского как раз тот самый случай, когда литератур­ ный шедевр стал шедевром и на экране. 157