Сибирские огни, 1982, № 6

— Рабата не волк, в лес не убежит... Что ж вы не даете победителю ни передохнуть, ни на людей поглядеть?! — Я людей все четыре года, считай, не видела, да что ж теперь? Сам же говоришь, не больной, не раненый, кому ж как не тебе за дело приниматься? Иннокентий Семенович и так тебе послабку дает, со мной отпускает... Андрюшенька мой в ответ только улыбается да пуговицы бархоткой начищает. Эта улыбочка его плутоватая и дернула меня за язык: — Тогда оставайся здесь один! Нужна стану, явишься! Уехала я на стоянку, а через короткое время узнаю — загулял мой- интендант-победитель. И с кем?! С Марькой Сорокиной! Она его в два раза моложе! Что мне было делать? Ехать за ним, себя на позор выставлять?! Не-ет... В молодости не бегала и сейчас не побегу на потеху Марьке. По­ плакала я, поплакала да и решила мстительно: пусть повзбрыкивает по­ том, пусть только явится... Через две недели пожаловал Андрюшенька побитым псом. Хвостик бы ему, идолу, вилял бы им беспрестанно. — Вижу, вижу,— говорю ему,— перед какими людьми ты себя хо­ тел победителем показать. Если бы не с мышами по разным складам воевал, может, ума бы и набрался. Вон когда ты вспомнил, что ты Со­ ловйового роду-племени. Что тебе жена? Тестя и тещи нет, сыновей не стало, совеститься не перед кем, вот тебя на пакости и потянуло. Так, что ли?! Андрюха и смолоду-то прикидываться был мастак, и тут, как ни ругала, из-под упреков, как таймень из рук, выскользнул: — Ну ее... мочи от нее нету. Вот так-то, перетрудился, сучий сын, оборони его жена. Что тут еще я могла сказать? Эх, жалко, не мужиком родилась. Мне бы сейчас плетку Амыра... Ее язык много доходчивей таким людям, как этот непутевый. — Живи,— говорю,— отдыхай, муженечек! Жена тебя перетружи­ вать не будет. Сегодня же баньку истопит, от позора тебя отмоет. Ей же не двадцать пять, как кой-кому, а пятый десяток, она все простит! Ей деваться некуда, всю войну ждала, бога молила, самой ей мужик надо­ бен, и &етенка еще завести она мечтает взамен тех, что лихая година отняла... Тут разревелась я, конечно, и пошла баню затапливать. С неделю около меня он побыл человек человеком. Я коз пасла с Карыном, он по хозяйству управлялся. — Хорошо бы,— говорю ему,— и дальше так, да без грибов и ягод останемся, картошка в огороде на второй раз не окучена, чем жить зимой будем? Берись-ка и ты за чабанский посох. Будем через день страдовать. Походил мой Андрюха с неделю за козами (Карын, как назло, от него постоянно ко мне убегал; не признал он Андрея, как и Машку, сколько я ему трепки ни давала). Угрюмый стал, злой, лучше не подхо­ ди к нему, поест и скорей на кровать, а про то, что погреб завалился, крышу на избушке менять надо, и про все прочее по хозяйству —у него и голова не болит. Давай я как-то его вразумлять. Ох, как он взвился: — Ты не баба, а выдра ободранная, собака гончая! Тебе только и осталось за козами бегать, ты и меня хочешь загонять! Мне после моих фронтовых заслуг не такая собачья работа нужна и жизнь другая пола­ гается! На кого ты похожа стала? Доска доской! Посмотреть не на что, не то что... Ты из-за этой проклятой отары и Саввушку сгубила, все выслужиться тебе надо было. И старшие сыновья сгинули потому, что в тебя, дурищѵ, уродились, не берегли себя. Не желаю я жить с тобой пустоцветом. И детей заново с тобой не наживешь, ты давно вся израбо­ талась! Для этого баба нужна мягкая, как перина, и теплая, как печка. — Ах, так! — взбеленилась и я, истинно взбеленилась.—Убирайся сейчас же на все четыре стороны! Пусть я собакой гончей останусь на 82