Сибирские огни, 1982, № 6

тынай скоро помирать будем, а детям без дедушка, бабушка никак нель­ зя. Им обязательно знать нада, как ранешный люди жили, как в войну работали-воевали, как победа добывали. Без глубоких корней даже де­ рево плохо живет. — Спасибо, дедушка. Нам бы только дожить до победы, а там... — Доживем, Василиса, доживем... Глава 7 . Утешители Как ни старался Амыр-Санаа, врачуя ногу, не вышло по его, замая­ ла она меня. Весь апрель, считай, сиднем сидела. Окот начался, хлопот полон рот. Шура с утра до ночи рук не покладает, а я едва с посошком двигаюсь: сломала мне ногу-то Машка! Не грянь новая беда, я, может, скорей бы поправилась... Пятнадцатого числа сам Иннокентий Семенович привез мне похорон­ ную на Егорку. — Госпрди! —вскочила, закричала я, прочитав проклятую бумаж­ ку.—Он же неделю назад присылал письмо, радовался, что скоро войне конец, что в Германию они уже не пойдут, для них война в Чехослова­ кии кончится! Как в кровати оказалась, не помню. Шура вытирала мне слезы, по­ правляла волосы, подставляла раз за разом стакан с водой, а Иннокентий Семенович молчал. Сгорбившийся, недвижный, уставившись в одну точ­ ку, сидел он изваянием, как тяжко задумавшийся шаман. Я плакала, я снова кричала, он не утешал, он что-то еще такое таил в себе. Я это видела, я понимала, что его надо спросить, но пока мне бы­ ло не до него. Но теп'ерь, выкричавшись, выплакавшись, я услышала его молча­ ние — оно было еще больнее похоронной на Егорку. Обмерла я вся, и на слезы, и на крик опустела, все живое из меня ушло, улетучилось, и эти страшные слова сами собой сказались: — Молчишь, старик, значит, и Феди... больше... нет в живых. Они... они родились через одиннадцать месяцев один от другого и жили-рос­ ли близнецами... Все у них было на двоих, все пополам, теперь вот и смертушку поровну поделили... Один ушел и другого... нет, другой-то сам за брата голову сложил... Что вы на меня так смотрите? Я истинную правду говорю! И не кричу, и не буду больше кричать. И говорить боль­ ше ничего не буду, чтоб не пугать вас. Ты говори, Иннокентий Семено­ вич, говори, не бойся... — Поднимись, Васа, с постели, сядь! Лежачего беда бьет больнее. Садись к столу, сыновей помянем... Нам, Васенька, нельзя не по обы­ чаю, не по-народному. Иначе не сдюжим, а надо, ох, как надо. Я знаю, ты крепкая. Воины наши свое великое дело сделали, сломили, изгнали ворога, так как же нам не довести свое дело до конца! Я верю, Васень­ ка, Андрей вернется. У вас еще много чего впереди... И дети могут быть, и внуки будут. Бери, поднимай стакан, пусть земля будет пухом сыновьям твоим... На Федю похоронная пришла на два дня позже. Недосуг мне было поехать с вестью черной об Егорке: уполномоченные перед севом задергали. Хотел, было, Таныспая послать к тебе, но вот она, эта вот бумажка на Федю, обязала меня самого ехать... Ѵіне казалось: долго, нескончаемо долго говорил Иннокентий Семе­ нович. Слова председательские и утешали, и врачевали, и грели, а я никак согреться душой не могла. В душе моей, будто в сиротском доме, повыставили, повыбили двери и окна, и как ни обогревай его, не обогре­ ешь, не держится в нем тепло. Немота стиснула меня и не отступала. И хочется, и надо что-нибудь сказать, а не даются слова, ускользают, в меня подальше забиваются. Под вечер Амыр-Санаа и Алтынай приехали. Видно, Шура догада­ лась позвать. Председатель уговаривал меня опять, как и после исчез- Ч\