Сибирские огни, 1982, № 6
Намахалась я крепко, покуда первую полуметровую ступеньку сде лала. Машка больше ждать не стала, вскинулась. Передние ноги ее в снегу завязли, а задние сорвались. Бьется, бьется она, не может выб раться. Смахнула я шаль с головы, завязала у нее узлом на шее, тяну изо всей моченьки. Побарахталась Машка, выскочила да напоследок! так звезданула меня копытом по косточке правой ноги, что я белого света не взвидела, шарахнулась от нее да так и села на приступок. Машка выбралась на твердый наст, повернула голову в мою сторо ну, будто хотела сказать: прости, не хотела я тебя лягать, нечаянно выш ло... встряхнулась всем телом и приударила скоком, чтобы скорее сог реться, в гору. — Ты куда, Машка! — кричу ей.—Шаль-то, шаль отдай! Ускакала... Вот так-то, а мне хоть пропадай. Попробовала встать, в глазах потемнело, и нога не держит. Машка поносилась где-то да и назад ко мне запыханная вернулась. Протянула я ей руку, будто лакомство даю, а сама за шаль ухватилась: пусть везет хозяйку к дому, коли искалечила. Взялась за шаль, шею обхватила, понукаю: не идет моя Машка. Че шу ей одной рукой шею, другой под коленки постукиваю: опустись, мол, маленько, позволь на спину животом лечь, тогда и повезешь, удобней будет; сколько раз, бывало, я, дурачась, на тебе подкатывалась. Уломала-таки я ее, повезла она меня к избе. Приехали. Сползла я с маралухи, стою, раздумываю. Что-то надо делать, а то останутся мои козы не кормлены, не поены... Стрельнуть, од нако, надо, может, услышит Амыр-Санаа... Услышал, прискакал мой неугомонный старичок! Дров натаскал в избу, печь растопил, воды нагрел, принялся за врачевание ноги: — Ничего, Василиса, поздоровеешь... Старый время дохтур не был, люди были... Сами лечились, и мы не хуже травы знаем... Сейчас парить нога будем, поздоровеешь... — Хоть бы, дедушка, было по-вашему, я бы и богу помолилась. — Не надо бог, Василиса. Главное, Шурка не отпускай больше так долго в Едиган. Алтынай не считает, сколько я охочусь, сколько дней де ревня езжу, и ты не считай. Не тебе одной слет нада, Москва нада. Мы все одна семья живем. Я шибко буду ругать Шурка! Я слушала, помалкивала: что тут скажешь, коли больше меня прав мудрый старик. Управился с козами Амыр-Санаа, разделся, присел возле печки, на бил трубку не махоркой, а привезенным мной табаком, затянулся: — Хороша дым! Вкусный... Еще тебе надо орден, еще такой табак привози! —сказал и заулыбался. — С вами, дедушка, мне ни табаком, ни порохом не расплатиться! Столько вы мне помогли, столько выручали, что... — Э! Пустое, дочка,— перебил меня Амыр-Санаа.—Ты лучше мне Москва рассказывай. Мой Таныспай много видел: Волга видел, Украина видел, чужие горы видел, а сказать, как ты, не может. — В другой раз как-нибудь, дедушка, про Москву беседу затеем. Вы мне лучше скажите: скоро свадьба будет у Таныспая с Руфочкой? — Будет, будет... Той деньги нада, много денег, целый валюта,— засмеялся своей шутке.—Теперь будет свадьба. Я тоже шкурки «Сиб- пушнина» сдавал. Соболя вот, жалка, мала. Старый я, плохой охотник. С меня мала валюта. Амыр-Санаа пососал трубку, вынул изо рта, опять улыбнулся чему- то, не поднимая глаз: — Внук родится у Таныспая, тебя по русскому обычай крестной мать звать буду. Пойдешь? — Да какая же я мать?! Своего сыночка потеряла,—сказала, и вот оно, горе, в горле кляпом, и слезы из глаз. — Саввушку худой человек брал. Ты не виновата! — пристукнул ку лаком по коленке Амыр-Санаа и продолжил прежнюю мысль.—Тебя за чем я зову? Родней будешь. Своя семья тебя зову, такое дело... Мы с Ал- 73 /
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2