Сибирские огни, 1982, № 6

з?,олено, ему вообще все позволено. Я лежу у глухой стены против широ­ кого сисна на железной кровати под новым почти еще полушубком. Ле­ жу и слушаю. Потрескивание и шорохи дома. Темно. Солнце еще не всходило. Но я^то знаю, знаю... Я все равно знаю, что там дальше. Сосны под окном, прямые, замерзшие, высокие. А внизу сугробы у полузаметенного заборчика, а за ним—дорога, по которой ходит кто-то, но не я, кто-то другой. Она спускается от дома вправо с холма в небольшую ложбинку, по которой летом течет ручей, но сейчас его нет, он замерз, его замело, нет и следа от него, только ровная пелена снега, пересеченная ниткой дороги. Вдоль дороги, со сто­ роны лома —сосны, одни сосны. Только там, где летом бежит ручей, они расступаются. Там летом трава выше головы и кусты. А дальше снова на бугор, справа сосны, слева пологий склон. Тут дорога петляет и соединяется с шоссе. Оттуда сегодня придут к нам они. А слева от дома начинается кедрач с редкими проплешинами. Там когда-то тоже стояли дома, но теперь их нет. Их уже никогда не будет. Надо вставать. Ведь поздно. Скоро рассветет. А сегодня самый короткий день в году. Встаю. Одеться мне недолго. Прижимаюсь лбом'к холодному стек­ лу окна. Надо бы затопить печь. Все выстыло в доме. Сейчас, сейчас. Я это сделаю. Мне ведь не трудно. Вот только разомну спину. Э-хе-хе... Потрескивает дом, щелкает, но как-то не так, как-то уж слишком весело. Да ведь это дрова в печи горят! И уж пахнет чем-то вкусным. Ну да! Для утра и не сыскать более приятного запаха, чем запах моло­ того кофе. Так и прошло кофе со мной через всю... А дед пил чай... — Эй, старый! И голос знаком. — Проснулся? Иди на кухню. Здесь уже тепло. — Ага, иду... — Кофе готов! Это ее голос. Ну и денек сегодня. Хорошо-то... с самого утра. Я вхожу на кухню. Здесь и в самом деле тепло. Из кофейника идет пар, а на сковороде пузырится поджаренный хлеб. А уж как я его люблю... — Умойся, старый. Борода-то еще спит: Вот старуха. Так бы и подзудить ей меня. Часа не пропустит, что­ бы не поддеть, не подковырнуть. Но не обидно. Легко и вроде бы так и надо. — Умылся? Садись. И как только ты умудряешься есть поджарен­ ный хлеб! Губами, что ли, кусаешь? — Губами! —смеюсь я.—Ага! Губами.—А у меня ведь и зубов-то еще полон рот. Стальных, нержавеющих, вечных. Да и старушке моей палеи в рот не клади. Пьем кофе и смеемся. Смеемся и кусаем поджаренный хлеб. От плиты уже жар, значит, и в комнате тепло. Раскочегарила старуха печь. — Слышишь, как дом-то разговорился? — Слышу,—отвечаю я. — С чего бы эГо? — Так ведь сколько его не протапливали... Вот и дает теперь усадку. — Усадку,—передразнивает она.—Много ты понимаешь! Разгова­ ривает он. — Скажешь тоже... — Ясно, что разговаривает. Он тоже их ждет. — Скажешь тоже... — Вот заладил. И мы смеемся и пьем кофе, горячий и с непередаваемым запахом. И хрустим хлебом, и снова смеемся. — Пирожков им напеку. С картошкой и со смородиной — Напеки, напеки. 58