Сибирские огни, 1982, № 6

ле, который в дни запоев ходил по городу со своей «верной спутницей». «Это полая внутри трость (емкость жидкости — пять­ сот граммов) с навинчивающимся в качест­ ве пробки кубком-рогом». К чему эти под­ робности из закулисной жизни писательской братии? Ведь речь в повести совсем не о том. Речь здесь идет в первую очередь о величии и красоте нравственного подвига, и рассказ о таком подвиге вряд ли требует сатирических приправ — даже ради созда­ ния некоего контраста... Правда, В. Сапож­ ников и сам, кажется, это прекрасно пони­ мает, во всяком случае в дальнейшем сатирические нотки совершенно исчезают, и все повествование о Лизе Голощаповой, о ее загадочной судьбе разворачивается в ро­ мантическом ключе. И здесь надо фазу- воздать автору долж­ ное. Удивительное дело: хотя Терехову так и не удалось ничего узнать ни о дальнейшей судьбе Лизы, ни о ее возлюбленном, де­ вушка эта зримо предстала перед нами во всей пленительности, со всеми своими поры­ вами и мечтаниями, во всем величии боль­ шой прекрасной души. Здесь В. Сапожников сумел добиться подлинного художественно­ го эффекта; по крупицам, по обрывкам вос­ поминаний немногих очевидцев ему удалось воссоздать облик героини и заставить нас домыслить всю дальнейшую ее судьбу. Однако В. Сапожникову, по всей вероят­ ности, этого еще мало. Его цель — не просто рассказать читателю красивую легенду, не только утвердить мысль о безмерности люб­ ви человеческой, способной и сокрушить все и вся и выстоять в любых испытаниях. Писатель соотносит историю Лизы Голоща­ повой с днем нынешним, накладывает этот легендарный «пласт» на нашу современ­ ность — и именно здесь, в этой смелой «сты­ ковке» и обнаруживается вся глубина ав­ торского замысла. Именно здесь и проявляется в прозе В. Сапожникова поли- ({ЮНИЗМ. Я намеренно заострил внимание на вопро­ се: а не кажутся ли отдельные главы, как, например, подробное описание хлопот героя по поводу лицензии, затянутыми, необяза­ тельными? Оказывается, нет. Потому что уже здесь, в первых главах, рисующих хождения Терехова по различным инстан­ циям, В. Сапожников придает всему повест­ вованию полифоническое звучание. Терехову позарез нужна лицензия, разрешение поохо­ титься весной. И этб не прихоть. Ему, ху­ дожнику честному, привыкшему писать о том, что сам видел, к чему прикасался сам, обязательно нужно побродить в тех местах, где некогда произошла встреча Лизы и Анд­ ре. «Все нужно было увидеть собственными глазами: утро в степи, скорые стаи диких уток, дохнуть синим апрельским ветром, услышать ярое тетеревиное токование»... «...— Вы, конечно, верите мне, что в степь я стремлюсь не за тем, чтобы полакомиться дичинкой,— говорит Терехов председателю охотОбщества.— В настоящее время это мое писательское рабочее место. Точно так же, как завод для рабочего. Рабочий, чтобы делать свое дело, приходит в цех, служа­ щий в контору, а мне надо в степь». Да, конечно, писатель имеет право рабо­ тать именно в тех условиях, которые необ­ ходимы для воплощения его творческих за­ мыслов, имеет полное право изучить те места, где происходит действие его произве­ дения. Однако помимо этих профессиональ­ ных прав у писателя есть и гражданские обязанности. Именно о гражданском долге и напоминает Терехову его собрат по перу, зампредседателя писателыекой организации Василий Васильевич: «Долг человеческий —- беречь все живое, а убить птицу — значит убить песню. Подписывать ходатайство, проект которого вы мне представили,— зна­ чит сделаться вашим соучастником, сообщ­ ником. На это я пойти не могу...» Аргумент тоже весомый, ибо весенняя охота строго- настрого запрещена, и почему должны быть какие-то здесь исключения, пусть даже и продиктованные высокими творческими соображениями... Ситуация, словом, не про­ стая, и мы, читатели, тоже пока что не мо­ жем определить своего отношения к возник­ шему здесь разногласию. Нам остается лишь довериться самому автору, подождать, что же будет в итоге. А итог оказывается весь­ ма неожиданным. Терехов хоть и совершает «вылазку» — на свой страх и риск без ли­ цензии,— но поездка оказывается по сути безрезультатной. Герой с прискорбием уз­ нает, что уже нет в живых единственного свидетеля той истории, единственного, кто знал Лизу и ее возлюбленного;— бывшего жокея Никанора Христофоровича; исчезает, таким образом, последняя возможность до­ быть какие-то новые сведения, прояснить некоторые детали. Единственное, что приво­ зит Терехов из своей «творческой команди­ ровки»,— убитый косач, который, однако, долго потом лежит в холодильнике. «До­ машние дичину не любили, а у самого Те­ рехова ощипывать, палить, жарить птицу, которую он видел столь прекрасной, руки не налегали». Вот ведь как — убить «кра­ савца Петю» рука поднялась, а ощипать совесть не позволяет. В конце концов Тере­ хов отдает косача «принципиальному» Ва­ силию Васильевичу, который с удовольстви­ ем принимает дар, обещая «исполнить» дичину по всем правилам кулинарного ис­ кусства. Трудно сказать, какого именно эф­ фекта хотел добиться В. Сапожников, на чьей стороне его авторские симпатии; у пас же симпатий в данном случае не вызывает ни «одержимый» Терехов, ни перестраховщик Василий Васильевич. Остается открытым и вопрос: а обязательно ли должен писатель испытывать, переживать то, о чем он пишет? Кто-то из классиков замечал: для того что­ бы описать муки родов, нет необходимости самому рожать. Эта мысль косвенно под­ тверждается и в повести «Без лицензии». Терехов сдвинул свое произведение с мертвой точки лишь тогда, когда убедился, что теперь он может полагаться только на собственную фантазию й интуицию. И «ра­ бота пошла, и временами рождалось ощу­ щение того сладостного самообмана, когда кажется, что книга пишется сама собой, что она растет, как живое дерево...» Так стоило ли, спрашивается, бегать, выпрашивать ли­ цензию, убивать несчастного косача, если в итоге все решил «сладостный обман», фан­ тазия, чутье художника? В. Сапожников не дает готовых ответов на эти вопросы, он как бы предлагает поискать ответы на полях его повести, подумать, поразмышлять... Непростые вопросы возникают и при чте­ 165