Сибирские огни, 1982, № 6

Меня не только из-за ноги выпустили из лагеря. Документы к тому времени новые пришли, подтвердили, что не было в плену на мне греха никакого... — Ну так что ж тебе еще надо, Яша? — Ничего, спасибо. Живу! Наполовину мертвый, а живу. — Почто умертвляешь-то себя? Простили, говоришь, же? И не война теперь, самое время жить и распрямляться. — Поздно, сестра, поздно. Это тебе хорошо Ты всегда живая была, живой и осталась, а я... я думал, всех на свете перехитрю, а вышло — сам себя сломал. Там, в лагере... единственный раз после плена по-чело­ вечески распрямиться хотел, встать себе на защиту, а оно как оберну­ лось. Зарубил бы я того уркача, и меня бы еще глубже и дальше упря­ тали. Но не успел я... Случай меня спас, освобождение пришло. — И все-таки не понимаю, отчего ты казнишься? — А уркач тот живой остался... Он кого-нибудь другого оседлает. Тот, другой, как и я, будет мучиться! Нет, тебе не понять! Ты счастливая, ты не знаешь, что такое быть рабом. Тогда, там я радовался по перво­ сти — обошла, минула меня беда, а вышел за ворота лагеря, понял — я должен был прикончить того гада, тогда и для меня, как для всех, пришла бы победа над всяким фашизмом и над самим собой тоже. Коли воевать только втихаря со своей совестью, никакой победы никогда не добудешь, вот, сестрица, я и маюсь... Про такое о себе я до сего дня ни­ кому не рассказывал, потому как и рассказывать никому не надо, а ты — сестра, ты все-таки родная кровь». Тогда, наяву, когда единственный раз заезжал к ней Яков, возвра­ щаясь из мест заключения, Василиса на последние слова брата ответила совсем по-другому, так как из-за переживания не понимала и не могла понять брата — серую мышку, тогда она плакала и причитала: «Да что ж ты раскис, Яшенька! Опомнись, возьми себя в руки, за­ будь все дурное, пусть оно быльем порастет. Как мне судить тебя, коли я не разумею, за что тебя могут осудить другие. Не понимаю, как можно жить без надежды, без веры в лучшее? Опомнись, Яшенька!» «Ну, вот и слава богу, что хоть ты меня поняла»,—■сказал тогда Яков и отвернулся, но Василиса успела заметить на его лице неискрен­ нюю, почти злорадную ухмылку, которую она не могла простить брату никогда. Потому и сейчас, во сне, она обиженно всхлипывала, слезы лились на подушку, потом она встала, отерла щеки и заговорила так, будто на­ чала забрасывать брата горящими поленьями: «Была когда-то родная кровь наша, Яшенька, да переродилась она в тебе. Ты, ты сам в этом виноват. Я Саввушку потеряла, потому что прежде всего о деле, о людях думала. Я себя прокляла за сына, а люди, люди оборонили меня и от этих страшных проклятий! — Я! Я первый оборонял, Василиса! — твердо сказал, попыхивая трубочкой, вошедший з дом Амыр-Санаа.—Ты забыл меня, Яшка, а я тебя нет! Ты спрагси меня, Яшка, почему я оборонял Василиса? Потому что Василиса лучче святой! За то и Саввушка ее живой. Да, да, я всегда знал, что Саввушка будет живой! Илька Плешков через все прошел. Илька крал коня, крал Саввушка, чтоб бежать сдуру заграница без вся­ кий подозрений. Сначала он хотел коня брать с собой туда, за кордон, а Саввушка нам с записка бросить, где сказать, чей мальчонка и откуда. Потом никого не бросил Илька: ни коня, ни Саввушка. Жалко ребенок стало, привык, а вскоре понял, что жить без родина всегда не сможет. Саввушка — долг перед родина, Саввушка — пропуск назад.; За это Илька и погиб. Да! Я так знаю. Стал бы он тихо жить дальше там, в Ки­ тае, никто бы его не стрелял. Бывалый-Яков никак не реагировал на пылкие слова Амыра; Стари­ ка это разгневало: — Не веришь мне, старому алтайцу, не нада. Верь Кешка Самохва­ лову. Кешка мудрый, еще мудрей меня, Кешка партийный был, грамот­ ный, председателем был, айяй-баяй, какой якши-председатель колхозный 101