Сибирские огни, 1982, № 5

Трудна жизнь чабанская. Чего же ради бьется, выкладывается ча­ бан? Чтобы живот покруглее был? Попробуй, разберись, объясни, напи­ ши... А редко кто из чабанов на судьбу жалуется, сменять работу захо­ чет. Судьба его —работа, жизнь —работа. Счастье —в работе... * * * — Ну, вот, наконец-то... Все переделали сегодня, Сакылта? — мать Калапа присела у камелька.—Ох и наработались! Ноги не держат. Дьо-калак!.. Не дай бог... Трубка моя здесь, за голенищем. А кисет где? Э-э, вспомнила: на кровати, под войлоком. Принеси, Сакылта. Ай-ай! Не ты, внученька моя, не ты. Сиди, внуча. Ты для меня что другое сде­ лаешь. Послушная ты у меня, внученька... Только бабушка слово «ки­ сет» скажет, она тут же бегом и несет... кверху дном! Только руками всплеснешь: «Табак мой, табак!» Ты уж сиди, внуча. Табачок у бабуш­ ки твоей кончается. Пусть мама подаст, дитя мое... Как там і.а дворе? Не прояснило? Может, отгневался кудай-господь на нас, обмякло у него сердце? Пасмурно? Ну и ладно. Если разом разъяснится,—заморозок ударит как обухом по голове. А сейчас тепло на улице. Была бы у овец лежанка сухая, ночью можно не вставать... За ягнятами сейчас глаз да глаз —в слякоть родились. От этого бо­ лезни могут пойти, зараза. С ними еще хватим лиха: половина отары только объягнилась. Вы не говорите, дети мои. что работы много. Это хорошо, что работы много. Плохо, когда ее нет. Если не работать, что другое тогда делать? С малых лет учила своих, наказывала: «Работай­ те, дети мои, работайте. Все от работы: и пища ваша, и одежда. Почет и уважение-среди народа —тоже от работы. Вся жизнь ваша от рабо­ ты». Так ли, не так —моя это мысль. Дети мои —народ грамотный. Мо­ жет, и смеются надо мной, а может, и за правду считают. Не знаю, как у них про это в книжках написано, а мне жизнь подсказала. Я сама, с самого малолетства, как себя помню, то и делала, что работала. Сколько мне тогда было? Наверное, совсем дитя еще... И тогда уже овечек пасла. Своих, собственных. Хорошо помню: двадцать две головы было. А одна —такая черноголовая, тонкокостная, худющая, как соба­ ка. Почему помню? Не знаю. Может, с той овечкой случай какой был?.. Родители наши тут же, в Чанкыре, у Синей горы жили. Две юрты стояли. Наша и дедушки Калапа. Я за отца Калапа и вышла, больше не за кого было. Постойте, постойте... К чему про отца Калапа-то? Не о нем я хотела сказать... Видите: напротив дверей с десяток лиственниц? Тог­ да подлесок был. Слышу я: с неба крик —«курлык-курлык-курлык». Какие-то страшные большие птицы нависли над овечками. Вот, думаю, заклюют их сейчас, унесут. И меня тоже. Ох, испугалась! Что делать? Натянула шапку покрепче на уши, сверху еще полой шубейки голову прикрыла, и бегом... «Кыш! Кыш! —кричу.—Не трогайте моих овечек!» Как сейчас, себя вижу: бегу, падаю, голову ручонками закрываю, под­ нимусь, снова бегу. Смотрю—птицы те страшные среди моих овечек хо­ дят. Тут я осмелела и, себя не помня,—на них. Птицы засуетились, за­ кричали—«курлык-курлык-курлык!»», крыльями большими замахали. Я голову между кочек сую. Вот, думаю, начнут клевать. А крылья у них так и хлопают —«шу-шу-шу», аж ветром меня обдувает. И вдруг все стихло. Откинула с головы подол шубейки, шапку сдернула, гляг жу —целы мои овечки! Ягненок был, сирота с кулачок, и он целехонь­ кий, травку щиплет. Себя ощупала —цела!.. Это я журавлей испуга­ лась. Вот и посудите, сколько мне лет было. А я уже работала. И еще помню... Овцы мои в кучу от жары сбились на солнцепеке. Возле того же подлеска. Голову мне, что ли, напекло, в глазах все кружилось, мельтешило, рябило. Показалось, задремала я даже. Смот­ рю, собака ко мне подбежала. Близко так. Серая с рыжинкой, необлез­ лая, несмотря что лето. Худющая-худюшая. А хвост у нее длинный и висит между задними ногами, будто она на хвосте едет. Живот вроде 55