Сибирские огни, 1982, № 5

шесть лет. Через год она приносит по двойне. Нынче опять объягнится двумя —вон какой большой у нее живот. И ягнята рождаются —выли­ тая мать: черненькие, кудрявенькие. Каракой и ее потомство местной гру­ бошерстной породы. Таким ни морозы, ни бескормица не страшны. Но сейчас Каракой не принадлежит Калапу—он заменил ею в отаре погиб­ шую овцу. Вот если в этом году все будет хорошо, то осенью в натуроп­ лату Калап получит двадцать пять —тридцать валухов-кунанов. Их он обменяет на овечек, и тогда Каракой снова будет его. Старой уже будет черная-лохматая —восемь лет для овцы почтенный возраст. Все равно пусть живет Каракой до самой смерти. — Айт, эйт! Хватай их, Казар! Гав, гав! — залаял он свирепо. Каракой повернула назад. Но если ее не погонишь, торопиться не станет, * * * ...Калап учился тогда в четвертом или пятом классе. • На последнем дыхании взбирался он на этот самый перевал, спешил, чтобы раньше отары поспеть к седловине, перехватить овец. На какой- нибудь десяток метров —не больше! —отстал и вожак —крупная белая овца Аккой увлекла часть отары за собой. Ох и рассердился Калап! Он стал швырять им вслед камни. Увидел несколько круглых, как казан, валунов, не удержался и скатил на овечек. Сбежал с горы, стал завора­ чивать неслухов, опять кидал в них камни. И тут, в кустах, наткнулся на Аккой. — Лежишь тут, прячешься! Зачем убежала? Подобрал толстый сук и огрел им овцу по спине. Аккой не подня­ лась. Калап еще раз ударил. Овечка вскочила. Задняя нога у нее была перебита и болталась... Калап испугался, схватил овцу за шею. — Бедная Аккой! Прости меня, прости... Ты не виновата... Идти она не могла. Сделает шаг-другой и ложится. Пришлось оста­ вить ее. Пригнал вечером отару, и, хотя ничего не сказал, отец тут же заме­ тил отсутствие вожака. \ — Где? —спросил. — Не знаю. Не видел. Отец молча сел на коня и вскоре привез Аккой, переброшенную че­ рез седло впереди себя. — Молодец против овец,—произнес он сквозь зубы и, вдруг взор­ вавшись, стал полосовать Калапа недоуздком. На крик выбежала мать, прикрыла Калапа собой. Отец слез с коня и тут же освежевал овцу. Будь перелом на щико­ лотке или чуть повыше, можно было наложить бересту, сделать тугую повязку... Мяса у них тогда не было, но отец и кусочка не разрешил сва­ рить, а наутро отвез тушку в деревню, сдал на склад. Это была первая и последняя взбучка от отца, но Калап запомнил ее на всю жизнь и никогда больше не поднимал руку на овец. Молчун у него отец. Работает —слова не вымолвит, будто безъязы­ кий. Вечно чем-то занят. Приедет кто на стоянку, он поздоровается, кив­ нет, улыбнется, а то и уйдет. Разговор с приезжим ведет мать —живая, шустрая. Сколько раз от нее доставалось Калапу! И Рорку задаст, и от­ ругает. Она всегда в семье верховодила: кому какую работу делать и когда, как лучше повернуть любое дело, что купить, кому и сколько. Все решала, всем распоряжалась она. — Слушай, отец наш,—не выдерживала порой.—Ты хоть раз спу­ стись в деревню, на людей посмотри. Или напейся. Меня побей. Сколько можно работать? Всего не переделаешь. Отец только рукой махнет. Так и прошла вся его жизнь в долине Чан- кыр. Как послали его сюда пасти овец в год основания колхоза, не менял 48