Сибирские огни, 1982, № 5
рячую плиту и уйдут. Варится ли там, бежит ли из чугуна, выкипело ли все или сырым осталось,-- глянуть некогда. Поздно вечером снимут чу гун с плиты, если сварилось или не подгорело, и все, что там есть, навер нут. Набегаются на морозе —аппетит такой, что в деревне и за три дня столько бы не съели. — Писать надо, писать... Хоть лопни! В избушке уже убавили свет в лампе. Калап улегся на полу, спит. В одной майке. Под головой полено. Красивый все же парень Калап! Ему бы борцом или.боксером быть —мускулы какие! Когда одетый и не заметно... Сакылта на кровати. Одетая. В любое время, если что случит ся, вскочит. Карапуз в люльке таращит глазенки, гундит. Скоро навер няка заплачет, заорет батыр. — Тукпаш, тебе вон тут постелили,—негромко произносит с нар мать Калапа и показывает на кошму, подушку и шубу на полу. Тукпаш глянул на будильник: десять минут одиннадцатого. Снял сапоги. Портянки развесил рядом с калаповыми. Лег. В жизни не было удобней постели! Неровности пола прилегли к усталой спине, как по мерке. Он закрыл глаза, и тут же в темноте перед ним появились овцы. Одна... другая... еще одна... Вот их стало много, они забегали, закружи ли, заводоворотили... Послышалось их блеяние. Закружилась голова Тукпаша, и не стало его... И тут же послышался голос Калапа: — Вставайте! Уже двенадцать. Как это я проснулся вовремя? Раз будить обещали, а сами... И будильник не завели. Кое-как Тукпаш разомкнул веки. С непривычки ломило все тело, будто накануне било его о камни в горном потоке. Только бы не закрыть глаза —снова свалит сон. А как будешь лежать, если напарник уже под нялся? — Эх, жизнь...—проворчал Калап, надевая телогрейку поверх май ки.—Как пить дать, еще не меньше пяти объягнились. Вышли на улицу. От звезд в Слазах зарябило. Земля подмерзла. За шагали к загону, гремя подошвами сапог о гулкую землю и похрустывая разламывающимися льдинками. — Надо голос издалека подать,—сказал Калап и закашлялся.—• Тихо подойдем —овцы испугаются. — Все же суровый край наш Алтай,—передернул плечами Тук паш.—И для людей, и для скота. Отодвинули щит у ворот, вошли в загон. Ближние овцы тяжело под нялись. Тукпаш не отрывал взгляда от светлого пятна, отбрасываемого фонариком. — Ага! Есть один.—Калап поднял на руки ягненка, а Тукпаш стал ловить матку.—Дрожит, как лист на ветру. Давно, видать, родился. Да же поел... Ишь, пузцо какое тугое. Молодец! Таким и надо быть шуст рым.—Он вытащил из кармана телогрейки разноцветные лоскутки.— Этого коричневым отметим.—Разорвал лоскут надвое, одну половинку привязал на шею ягненку, другую подал Тукпашу. Тукпаш прикрепил лоскуток к хохолку на лбу овечки. — Эта, однако, в прошлом году двойню приносила,—осветил Ка лап матку,—Нет, не она. Это наша Молочница. Мы к ней раньше всегда подпускали ягнят, которые не наедались. А теперь у нее один сосок— другой стригали повредили. Вдвоем они осторожно перевалили овечку через изгородь в загон перед тепляком. — Где мекает? —прислушался Калап.—В том конце. Пошли. Бе лым метить будем. Держите лоскут.—Он стал пробираться туда, где по давала голос овца.—Привязывать тряпочку обязательно надо, а то зав тра не разберешь, какой чей ягненок. Есть чабаны, которые ’ не метят. Утром посмотрят и сразу скажут: «Вот его мать». И никогда не ошибут ся. Я троих таких знаю. Стариков Сырбая и Болчоя, да еще моего отца. Мне до них далеко... Нашли еще трех объягнившихся. Калап отыскивал их на удивленье легко. В те стороны загона, где было тихо, он даже не светил. 40
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2