Сибирские огни, 1982, № 5

чек, разложила костер в сторонке, давай огонь добывать. Но сколь­ ко ни высекала искру из огнива, ничего не получалось: отсырел у меня трут. Решила я тогда стрельнуть в костерик из ружья. Перезарядила кырлу, запыжила мохом да и пальнула в кострище. Затлел мох, и ну я его раздувать. Занялся-таки огонек, разгорелся, заполыхал и костер вскорости. Вот уж, истинно, вечная моя загадка: отчего так огонь человека успокаивает? От всех напастей душу отводит! Первым делом манило просушиться. А что сушить? Ленточки от становины да кофточки? Даже обутки где-то потеряла. Сижу, греюсь. Небушко опять затянуло, дождик реденький снова закапал, а у ме­ ня —слезы. — Где ты, мой сыночек? Где ты, мой Саввушка? Ревела, пока страх меня не взял —как бы ума не лишиться, не выплакать его. Тут опять голос, тятенькин вроде: — Ты не бойся! Поплачь! Поплачь! Легче станет. — Да наплакалась уж,—отвечаю,—тятенька. Сколько можно? Костер прогорел. В угольках кандык испекся, я его, как фасо­ линки, сглотала. И вспомнилось, как зимою картошку пекли с Саввуш- кой на железянке. В чайнике вода грелась, купать я его собиралась, каждый вечер его непременно купала, ужин готовила, дел всяких было за глаза, а он заладил в одну душу: — Мама, Савва калтоски хочет! Нарезала я картошку пластиками и нашлепала сбоку железянки, чтобы не ждать ему, пока сварится. Пластик держится, пока сырой, а как подпечется, отпадает. Картошка получалась не жареная и не сырая. Керосину тогда у меня и в помине не было, темноту я разгоняла тем, что на шестке лучину жгла. Саввушка сидел возле печки на табу­ реточке. Только я отвернулась, он придвинулся ближе и—ну щепо­ чкой отковыривать картофельные пластики. Шумлю на него: — Не надо так делать, Савва, обожжешься! Да и сырая она еще, А Савву все равно как магнитом к печке тянет. Был бы он сытый, разве так настырничал бы? Жалко, но и не наказывать нельзя: дитю без острастки —до любой беды рукой подать. Оттащила, поставила в угол. Он не заплакал, отвернулся и го­ ворит: — Деда Амыл-Санаа плидет, я с ним пойду! — Вот так так! —отвечаю.—Как же ты без меня жить станешь?. — С дедой буду и с бабой Алтынай. Она мне всегда сылсик или талкан дает! — Много у твоей Алтынай талкану... Сами на чайдеме сидят! Да разве я картошку жалею? Тебя, глупенького, от ожога оберегаю,—оп­ равдываюсь, а самой так-то жалко его стало. Взяла мальчонку, приголубила, на колени усадила. После купа­ ния и ужина сказку ему рассказала, уснул мой обидчивый... Так и просидела я вторую ночь у огня, все вспоминала Саввушку в разных случаях нашей с ним недолгой жизни. Сидела то истуканом, как бесчувственная, то будто на иголках. И надо же: снова детский голосок откуда-то донесся. Ну точно, его, Саввушкин. Не могу я спутать. Сколько раз оставляла я его од­ ного возле коз. Возвращаюсь, бывало, к нему, издалека плач сыночкин слышу и бегу, бегу к нему со всех ног. И тут вскочила и побежала. В темноте на кусты тая наткнулась, ободралась; упала раза два, щеку правую об сучок располосовала, прислушалась: нету больше Саввушкиного голоса. Обратно надо возвращаться, а куда? Как угадать? Костерик-то мой погас. Долго искала я стан свой. Набрела на него по нечаянности. Давай я угли выискивать, огонь раздувать. За что ни возьмусь, все к рукам липнет: ладони оказались все в крови! Ожил костерок, приня­ 101