Сибирские огни, 1982, № 5

Сколько времени провалялась в беспамятстве, не знаю, очнулась оттого, что вода по мне хлещет. Дождина такой разразился, что -в воде никакого просвета, только молнии раз за разом шигают да гром пре­ огромным молотом небушко раскалывает. Тайга-матушка от страха стонет, дрожит вся. Поднялась я на ноги, все поджилочки трясутся, плечо режет от боли дикой, тело огнем горит, даже вода дождевая холодная его не остужает. В голове шум и звон непрерывный, но йсе ж таки побрела, сама не зная куда. Наткнулась на выворот лесины... Она, бедная, скрипит да стонет —больно ей, еле жива, только сучьями да тонкими корешками держится за землю, чтоб не повалиться окончательно. А мне-то в беде моей и головы приклонить не к кому. Кто меня найдет? Кто утешит! Залезла я под тот выворот, упряталась от ливня, а зачем, спра­ шивается? Лежу и не пойму: живая или не живая? Мыслей никаких в головушке, и сама вся как колода бесчувственная... Стих ливень. Кончил Илья-пророк на колеснице по небу носиться, умчался за далекие горы. Вылезла я, точно волчица, из норы и пота­ щилась—-лишь бы двигаться, лишь бы идти. Так и брела, пока не вышла на небольшую чистину. Тут только и почувствовала, что живот к спине подвело. Сорвала пару пучек, съе­ л а—еще потянуло и еще. Стала кандык искать. Набрела в одном ме­ сте, где его видимо-невидимо. Из сушины изладила копорульку, лопа­ точку, маленькую, и принялась на коленях ползать, копать. Рою кандык, гляжу, пистон меж коленей упал. Заглянула в натруску, а там всего три пистона осталось. Проверила другие припасы... Порох сохранился в рогу коровьем да пистоны вот... Что человек в тайге без ружья? Тятеньку вспомнила. Храни, говорил он, доченька, натруску более собственного глаза! А у меня не только рожок с пистонами раскупорился, а и барклай с огнивом вот-вот оторвется. Привела натруску в порядок, заново рыть принялась. Но какой у кандыка вкус, у сырого? Испечь бы... Поднялась, чтобы присмотреть, где поблизости сушняк, да тут же и пала наземь подкошенно: медведь! Медведица, вернее, саженях в тридцати боржовыми пучками, точно свинья, лакомится. Счастье, что ветерок от нее на меня тянул. Припала я к земле, дыхание пресекла и давай Николу-чудотвор- ца просить-молить, чтоб спас, выручил. Трава высоченная меня при­ крывала, выглянула я*—отшатилась моя медведица, к вывороту, что чуть в стороне лежал, пошла. Услышала и я, что медвежата там вере­ щат. Гляжу, карабкаются на выворот и лупят один другого лапами, да не играючи, а зло дерутся. Подошла медведица, взрявкала, а они и ухом даже не повели. Один изловчился да как шваркнет другого по уху, тот, бедняга, кувырком с лесины. Тут мать и дала забияке встреп­ ку. И обиженному тоже оплеуху отвесила. Заверещали они да наутек, только трава заколыхалась. Медведица почесала зад о выворот и сно­ ва, как ни в чем ни бывало, принялась лакомиться пучками. За разборками их семейными и я незамеченной осталась. Собра­ ла я кандык в остатки подола становины, уходить бы, но тут Саввушка привиделся. Не их ли, не этих ли медведей работа?! Ах, проклятые... сейчас я вас всех до единого за сыночка! Сдернула ружье с плеча, а чем заряжать? Пуль-то у меня—ни единой... Как только злость и до­ сада улеглись —и ум вот он... Может, это и не они вовсе? Растуманилось в голове, давай я потихонечку от медведей-под го­ ру подаваться, где на коленях, где как, уползла. Куда же я забрела? Слева лес высоченный и справа тоже лес. И впереди он, и сзади. Закрутило меня, блудную. Иду, запинаюсь за колодины, поднимаюсь, снова бреду. Кусты за меня цепляются, не пу­ скают. Так и шла до темноты. Под тремя разновысокими кедрами, точно братьями—Федей, Егоркой и Саввушкой, нашла сухое место, насобирала хвои и сучков, мха надергала, что на нижних ветках лентами висел, нашинькала щепо­ 100