Сибирские огни, 1982, № 5

Но вскорости взяла себя в руки: дело сделано, теперь жизнь мара- лухе не воротишь. Совсем небольшая она оказалась, должно, первородка, потому и приняла я ее за годовалого бычка. Давай я маралуху с горы спускать. Ладно бы только тяжело, а тут еще темень непроглядная. Мдралуха то за куст заденет, то в камень упрется. Не охота, а мука. Где таском, где катом, но все же с версту проволокла ее. И больше сил никаких не осталось, хоть донизу не так и далеко. Освежевала я маралуху, внутренности вывалила, обделала, как мо­ гла. Огонь развела, кусочек печени поджарила, а верней, на углях поваляла, полусырую, точно утка, проглотила. В ту пору уж небо просветлело, птички запели, коростель где-то внизу задергал. .Посмотрела я на себя при первом свете и ахнула: юб­ ка моя вся в ленточках. Сняла я ее, повесила на куст для отпугивания от мяса зверя и птицы, сама в становине холщовой осталась. Обутйи мои тоже расползлись. Стянула их веревочкой, от юбки оторванной, отпра­ вилась к Саввушке. Вниз, к речушке легко спустилась, а как заново в гору идти пона­ добилось, тут и поняла, сколько сил из меня за ночку эту ушЛо. Пока за кусты хватаюсь —двигаюсь, а нет кустов —заново вниз. Скатила'сь в очередной раз, сижу, кукую. Не могу сдвинуться с места. Легла бы сейчас под первый куст—и будь что будет! Через какое-то мгновение спохватилась: это ж только в голове такие мысли, а сама-то я уже карабкаюсь, ползу вперед. Руки до того пожгла да переколола об кусты, что они уж ничего не чувствуют. В горле пересохло, язык точно напильник об тупой топор во рту скребет, сердчишко из груди вырваться норовит. В голове мыслей никаких, только шум один, только звон в ушах от усталости. Вскарабкалась на релочку, присела отдохнуть. До Саввушки не боль-» ше сотни саженей осталось. Тут и солнце из-за горы выкатилось, ласковое, веселое. Перевела я дух, вошла в себя, прислушалась: пташ­ ки насвистывают беззаботные... кукушка ранняя голос подала. Умылась я из ручейка, воды хрустальной до ломоты в зубах напи­ лась. Полегчало. Вроде бы только что на свет народилась. И тут толь­ ко снова затревожилась: до Саввушкиного кедра рукой подать, где-то неподалеку должна Буруха пастись, всегда, бывало, где оставишь, там и найдешь, а тут не видно! Не иначе, как набила свою утробу и лежит в траве... — Бурка! Бурка! Бурушка моя! —покричала ей. Она всегда на мой голос отзывалась, а тут не слышно в ответ ни фырканья ее, ни ржания... — Господи! Как я озябла. Совсем забыла про открытую форточку. Весь дрм выстудила. Не заболеть бы... Зйая, что не уснет, Василиса Мироновна сняла покрывало, перело­ жила все три подушки с изголовья в ноги, устроилась, сидя, на постели так, чтобы в незашторенное окно виднелся рожок нарождающегося месяца. Тонкий, бледно-розовый, он едва выглядывал из-за дальних гор за Катунью, и тем не менее молчаливо-настойчиво просился к оди­ ноко горюющей женщине в собеседники. — Вот. так-то, месяцок,—обратилась про себя к нему Василиса Мироновна,—даже сейчас не могу понять своего безрассудства: вместо того, чтобы к Саввушке бежать, кинулась я тогда Буруху искать! Теперь-то я знаю: поздно было их искать, а тогда не знала. ...Меня потом, почитай, все бабы спрашивали: как же ты, Васили­ са, могла сыночка под кедром... одного... на всю ночь ставить? А я... Что я могла сказать? До того случая не раз одного, правда, днем, оставляла во время пастьбы, и ничего, бог миловал... Словом, пошла я тогда искать Буруху и вскорости на след ее ната- 98