Сибирские огни, 1982, № 4

'Земля неимоверно содрогнулась. Провал открылся девятисаженный. На это, с головою — глыбой камня И поясницей — каменной болванкой, Мятежный, бесконечно-кутерьмистый Іимир Молуодай, силач первейший. Из рода пожирателей абаасы, В таком вот роде, навсегда прощаясь С родной землею и родным народом. Ворочая и с проблеском взирая Одним-единственным кроваво-красным глазом. Подобным пруту олова, который У кузнеца великого в горниле Расплавлен так, что пламенно сверкает,— Стал песню петь, горюя-причитая. Вопя, рыдая-плача, говорят: — А-а... какая выпала досада, А-а... как страшно, больно-то мне сталоі Ах, жуть какая, смерти день кровавый Приспел да притеснил меня жестоко! Ох, ты беда-то, день исчезновенья Настал и придавил меня, беднягу! Какой же это ужас, всюду тело Болит и разрывается как будто! Кровь проливать свою, погибель видеть Как безысходно-горько тяжело! Едва успел он вопль издать прощальный. Как богатырь Дьагарыма Могучий, За глотку взяв его, стоймя приподнял. Коленом подтолкнул повыше, дальше, О грудь свою его заставил биться, И, трижды крутанув над головою. Взвихрив еще повыше — с маху бросил В Уот Тумары — плещущее море, Где волны мелкие — телятами резвятся. Большие — жеребцами горячатся. Шугою — молодицы да молодки. Плавучим лесом — юноши-красавцы. Как только шлепнулось сынка абаасы тело. Так девять черных рыб длиннейших, быстрых, С зубами поперечными, как пилы, С кривыми жабрами, крючкастыми хвостами. Толпой примчавшись, разодрав мгновенно Все тело, ничего не оставляя, На девять кровяных частей громадных, Все унесли в глубины, говорят... Владеющий Нуогалдьын Кутасом, Силач Дьагарыма Могучий, бравый. Врага лихого доканав-прикончив, Победой торжество свое возвысив, К железному жилищу устремился. Кружащемуся вверх и вниз вихристо. Глазами круглыми Стал вглядываться зорко, Ушами беличьими вслушиваться чутко. Услышал он внутри жилища звуки, Подобные жужжанью мухи толстой. Зеленобрюхой и в горшке застрявшей. И — то ли плачущий, А может быть, поющий. Знакомый голос девушки-подруги С трехмаховой косой, волнистей шелка, Высокой грудью и спиною стройной. Прекрасной женщины и высокопочтенной По имени Кюн Чаллерюн-куо: — Ый-ый... Несчастная моя судьба-судьбина, 92 Аай-аай» Как больно мне и горько! Да за какую же, за чью вину большую Я родилась с такой судьбой ужасной, В темницу, вот, железную попала, Где плесень скользкая В три пальца толщиною!.. Не знаю, за какие прегрешенья Сотворена я с предопределеньем Быть пойманной в бедовую такую, Со слизистой мокротой под ногами. Темницу, словно в сумку из железа! Кто ж из родных, которые остались. Сумеет разыскать меня, беднягу. Найдет мой старый след, едва заметный, Придет да вызволит меня из заточенья, Отсюда выведет в мир Средний, Что раскинут Для постоянного пристанища людского, Где я с младенчества росла да вырастала!.. Кто ж у меня такой надежный есть-то. Чтоб, по следам отыскивая свежим. Явиться, возвратить меня решился В простор, где мать-Сибирь страна родная, Где я воспитывалась и жийа когда-то! Ый-ый... Моя несчастная судьба-судьбина, Аай-аай._ Как больно мне и горько! У человека, что услышал это, Дьагарымы Могучего, мгновенно Заволновалось-заходило сердце, Таящееся там, где девять ребер Его щитом надежным прикрывали. А сотворенная под благодатной сенью Восьми изогнутых, железно-прочных ребер. Что словно бы настилы нависали. Наикрепчайшая чернеющая печень Заколыхалась волнами тугими... — Я пташку медногрудую, родную Из дьявольской темницы, заточенья В одно мгновенье выпущу на волю! Золотогруденькую жаворонка-птичку Из плесенью покрытого, глухого Жилья железного сыночка невидимки Сейчас же вызволю! — Наш богатырь воскликнул. Он быстро отошел на расстоянье Длиной в три дня пути, ничуть не меньше, С разбега, грудью вышибить желая Железную вертящуюся стенку. Помчался... Да, к несчастью, наступил он На кругляшок, едва заметный взгляду. На донце чугуна точь-в-точь похожий. И донце это в сторону скользнуло, И в тот же миг Дьагарыма Могучий Вниз головой своею волосатой Низвергнулся в открывшуюся пропасть» Куда-то в бездну падал все и падал, В его ушах лишь гул стоял и свист... Когда ж в себя пришел, то оказалось. Что он лежит в глубоком, жутком месте. Где царствует такая тьма — лишь впору В ладоши хлопать, чтоб найти друг друга. И самое ужасное — свергаясь, Одну из рук разбил чуть не в труху он, И ногу так же сильно покалечил, И восемь ребер, и хребет у шеи... С большим усильем, мучаясь-страдая, Превозмогая боль, он подтянулся