Сибирские огни, 1982, № 4

в поэзии она не терпела. «За такое на Сен. ной бьют батожьемі»— гневно восклицала она, натолкнувшись на плохое стихотворе­ ние. Чем-то, очевидно, полюбился ей моло­ дой поэт из страны олонхо. И все же Ахматова — эпизод, радостный, счастливый, но непродолжительный. Среди русских переводчиков у него есть много­ летние друзья. Это, прежде всего, москвич Анатолий Преловский и ленинградец Илья Фоняков, поэты, глубоко связанные с Си. бирью и ее литературой, много лет жившие здесь. Анатолий Преловский проявил ред­ костную по долголетию переводческую вер­ ность якутскому другу. Он не случайно в числе постоянных переводчиков Леонида Попова. «С детства знаю якутский фоль­ клор: вырос в Якутии»,— пишет он автору этих строк. «Белая ночь»— первое стихо­ творение, переведенное им, датировано со­ рок четвертым годом, последнее—«Жела­ ние»—семьдесят шестым. Илья Фоняков начал чуть позже — со стихотворения «В чуме» (1952). Но его переводческая ак­ тивность нарастала с каждым годом, и в семидесятые годы он стал, пожалуй, самым частым переводчиком якутского поэта. Лео­ нида Попова переводили И. Бауков, П. Же­ лезнов, Ю. Разумовский, Р. Казакова, Л. Пеньковский и многие другие известные русские поэты. Илья Фоняков находит русские слова, созвучия и ритмы, с предельной адекват­ ностью, кажется, передающие то, что зало­ жено в оригинале. Вот переведенное им «Близкое солнце» (1970)—стихотворение с парадоксальной мыслью о Якутии как солнечном крае. Каждая географическая и бытовая подробность освещены этой главной мыслью: Так мы живем, якуты, возле круга Полярного в таежной стороне. Не оттого ли и моя подруга Так солнечно смеется по весне. Но с особой искусностью это сделано в двух заключительных строках, где сво­ бодная, естественная звуковая вязь легко и убедительно итожит сквозную мысль: «Здесь низко солнце!» — говорят иные, «Здесь близко солнце!» — так я говорю. «Якутская поэзия базируется не на риф­ ме,—отмечает Анатолий Преловский,— а на анафорах: столько там зачинов, с ума сойти». Илья Фоняков с предельным ма­ стерством воплотил в переводе анафориче­ ский строй оригинала. Разумеется, не все в переводах одинако­ во хорошо. Когда встречаешь, к примеру, рифму «солнце —оконце», невольно упре­ каешь переводчика, не нашедшего ничего лучшего, чем это избитое созвучие. Упре­ ком переводчикам могут служить иногда встречающиеся в сборниках стихов поэта строки, слишком назойливо напоминающие уже знакомые, давно врезавшиеся в память. Стихотворение «Май» открывается строкой: «Роняет осень свой багряный снег...» Почти цитатой из А. Блока выглядит строка: «Я глажу вас, тоскуя и любя...» (У Блока «И молча жду, тоскуя и любя...»). Кажет­ ся, все помнят завещательные строки Яро­ слава Смелякова: «Постелите мне степь, занавесьте мне окна туманом...». И они сразу вспоминаются, когда чита­ ешь стихотворение Леонида Попова «От­ дохни!»: Северным сиянием укрою, В изголовье положу цветы. И все же литературный портрет поэта Леонида Попова останется незавершенным, если не коснуться, хотя бы в общих чер­ тах, его прозы. Он заметен и в прозе. На недавно про­ шедшем Ѵ-м съезде писателей России Соф- рон Данилов, говоривший от лица писате­ лей Якутии, назрал его роман «Тогой Сэ- лэ» первым среди удач современной нацио­ нальной прозы («Литературная Россия», 1980, 19 декабря). Говоря о прозе поэтов, мы обычно отме­ чаем повышенный интерес к слову, интен­ сивную образность. Все это есть и в прозе Леонида Попова. Но, к примеру, повести «Кюндэли» присуще и нечто другое — об­ остренная сюжетность, предельное внима­ ние к организации повествования. Кажется, свободно и естественно текут в повести людские судьбы: живет в далеком Кюндэли Охоноон, к нему на лето приезжает люби­ мая внучка, учительница Юя, здесь, в по­ лярном захолустье, завязывается ее чувст­ во к агроному Симону... И только в завер­ шающих главах читатель замечает, как неожиданно, совсем как в остросюжетной новелле, переплелись жизненные пути, каза­ лось бы, далеки^ друг от друга людей. Его проза естественно поэтична. Подобно стихам, она пропитана атмосферой олонхо. В •«Кюндэли» на каждом шагу, кажется, звучат мотивы народного эпоса. Герой по­ вести — сказитель, олонхосут дедушка Охо­ ноон. В олонхо влюблена и героиня пове­ сти Юя. Авторский текст, обрамляющий исполнение олонхо, стремится быть созвуч­ ным народному слову, достойным поэзии народной песни. Прежде чем дать слово исполнительнице, автор как бы настраива­ ет слушателя своим поэтическим камерто­ ном: «Девушка на мгновение, будто со­ бираясь с силами или вспоминая, при­ крыла длинными стрельчатыми ресницами беспокойные и веселые глаза, а когда от­ крыла их, они показались всем глубокими и бездонными, как горные озера». Когда же песня закончена, одна из слу­ шательниц задумывается «о древнем, как сам мир, олонхо, в которое каждый скази­ тель вкладывал свою душу, пока не полу­ чилась эта удивительная песнь песней». По­ этическое слово автора помогает лучше увидеть и ощутить атмосферу поэзии на­ родного слова. Одной из идейных кульминаций первой книги романа «Тогой Сэлэ» становится эпи­ зод состязания двух мастеров устной поэ­ зии —шамана Сэгэй-Эра и песенницы Уль­ яны. Побеждает Ульяна, в голосе которой слышны чаяния и надежды народа. И об этом говорится высоким слогом поэзии: «Высокие звуки песни Ульяны, кажется, не умирают, а рассыпаются по всему белу свету и продолжают жить в ярких луговых цветах, в трелях утренних птиц». Кажется, что в резонансе импровизированной песни народной исполнительницы автор воплотил и свой идеал, и свою мечту о бессмертии в памяти народной. 143