Сибирские огни, 1982, № 4

Да! Я понимал —и это, может быть, и так. Но я решился. Я не со­ страдал. Я хотел помочь. Неужели, думал я, неужели нужно устать до самого края, чтобы не бояться ее? Смерти Если он умрет, если умрет... Я вошел в процедурную — шприц, Люба спала на топчане, тонкая рука свисала до полу, потом в операционную; слава богу, дверь в нее открыта. Я беру это на себя, думал я, только на себя. Не бойтесь, не пугайтесь, вот она, в шкафу, розовая ампула, все, что нужно для смерти Кузнецова. Кузнецов увидел шприц и замотал головой. «Нет, нет, нет...» — Что же вы? — НЕТ, НЕТ, НЕТ,— сказал он.—Не хочу. НЕТ. Я вышел. Нет. Не бойтесь, я придумал этот случай с Кузнецовым. Не пугайтесь, не качайте головой. Однажды случайно я увидел его в перевязочной, и вся эта сцена промелькнула в моей голове. Я все еще не забыл свою Мудридис. А Кузнецов выписался. Невероятно, но факт. Ему стали делать обыкновенные ванночки с марганцовкой, рана вдруг пошла на заживле­ ние, и —кто бы мог подумать! — зажила. Он пролежал четыре месяца и выписался. Забрала его дочь, правда, не очень охотно. 6 Только не подумайте, что жизнь моя была сплошь надсада и терпе­ ние. Напротив. Я заходил в седьмую палату, где по кругу лежало две­ надцать женщин — пожилых, девушек, матерей с грудными детьми; ко мне подсолнухами поворачивались лица, и на них улыбками выступала любовь. Когда умер Витя, когда болела моя мама, после Дыркина и ког­ да мне некуда было деваться, я приходил сюда, в седьмую; я глядел в их глаза, слушал простые их речи, и душа моя отходила. Я любил их и хо- тел любить. Я становился лучше с ними, и они были лучше со мной. Они вообще были лучше в те дни, в седьмой, где воздух влажнел к утру от духоты, где средь ночи включали свет, где храп и стон, и чужая боль. Знаю, там, где они оказались, им было трудно не полюбить меня, но я все равно радовался. Я помню, как сняли лонгету семилетней девочке, как зашевелилась тоненькая ручка, белая от гипсовых крошек, как засмеялся тоненький голосок: «Мама, мамочка, смотри!» У нее был день рождения, лонгету накладывал не я, я только разрешил снять, но мы переглянулись с ма­ терью, и я помню. Я помню мальчика Ваню, сказавшего перед перевяз­ кой: «Когда я буду выписываться, я вам скажу спасибо, что вы мне ногу вылечили». Я помню парня, глуховатого, похожего на моего детского друга Шурку Бессонова, как он догнал меня в коридоре, как тронул за рукав: «Эта... Спасибо!» — мое: «Пожалста», и как мы улыбнулись друг другу, будто знали тайну, будто понимали и прятали. «Сей семена с утра и руке до вечера не давай отдохнуть, ибо ты не знаешь, что удастся, то или это, или то идругое равно хорошо». Сей семена. Я лежал на диване в ординаторской и глядел на свои туфли. Стель­ ки были черные от пота, на скукоженных, кривых носках бисером засох­ ла кровь. А я не помнил, чья эта кровь. Я привык к крови. Привык к крови... И под утро привезли. На повороте перевернулся мотоцикл. Отец и сын. Сын — как я, отец —как мой отец. Отец мертвый. Я деЛаю наружный массаж, все ясно, но я делаю; я еще не знаю, что они отец и сын. 134