Сибирские огни, 1982, № 4
Когда ребятня ввалилась на обед, мать они едва узнали. Останови лись в дверном проеме и стоят. — Ну, чего стоите, холод же валит! Закрывайте дверь да раздевай тесь быстрей. Я капустных пельмешков настряпала, бабушкиных. — Мам, а ты куда собралась? —опросил Андрейка. — Да никуда, с чего ты взял? — Мам, я с тобой,—ударился в ревака на всякий случай Сер гунька. — Да вы что, ребята? Никуда я не собралась. — Ага, вон какая ты... Красивая...—Андрюха обошел мать, огляды вая ее, и вдруг развеселился,—да ты на одну нашу девчонку походишь! У нее такие же бакенбарды! — Какие еще — бакенбарды? — кинулась к зеркалу Елена. — Ну эти,—дотронулся Андрейка до укороченных прядей,— совсем как у артистки. ...Нет, она не должна быть ломовой лошадью. Так лежала и думала Елена ночью... Сколько ни работай — в мужика все равно не переродишься. Да и зачем ей это? Вон —троица. Потеплей к ним надо. Где'же набраться всякой разной мудрости? Никто этому в' школе не учит, в книжках об этом тоже не скоро найдешь. Там, в основном, все к свадьбе ведут: как поженят, так и книжка кончается. Что там —дальше? Как там? Не все, поди —медовый месяц? Не все, поди, от «а» до «я». Какая-нибудь буква вперед положенной выскочит, а другая отстанет. И у кого бы ей, Елене, поучиться той житейской азбуке? У них в деревне сорок четвертого года рождения почти никого и нет —она да Митька Егоров. Мать Митьки в госпитале в Омске работала, оттуда и привезла Митьку. А Еленина мать тоже поехала к раненому отцу в Омск —все потом удивлялась: надо, а? Формировали батальон лыжников в Омске, в Омск же и при везли лечиться. Пока он в госпитале лежал, мать ходила за ним сама, выписался, только день дали отпуска. Хватило им дня. Отец узнать не успел, что дочь будет,^ убили. Так что никаких таких семей вокруг не было. Бабы соберутся В троицу у кого в доме, и пошло веселье. Как ни пляшут, ни поют, а рано или поздно разговор все равно к одному сведут: хоть бы кто посидел под божницей, какой-никакой мужичонко! Выматы вали себя на работе, приходили в избу, управлялись в пригоне и падали замертво спать. Не остывавшие от работы, с таким же запалом на ребят кричали уже за то, что они вперед матери работу по дому не видели, и ребятишки хватались за лучковую пилу да шли дрова резать, что бы ни делать, да лишь бы делать, лишь бы матери угодить. Так и втягива лись в работу, о ней и речь шла, больше ни о чем. Какие уж сказки, ка кие ласки. Отаву по инею сходил выкосил — вот тебе усталая, доволь ная улыбка матери: молодец! Пимы подшил, сам дратву сделал — вот хорошо, догадался! Полную сельницу муки насеял на квашню, лук вы резал вперед соседей,—вот уж молодец так молодец! Работа, работа, работа! Не потопаешь так и не полопаешь! Одна она — спасенье и радость, поилица и кормилица. Как челнок в кроснах, все заткано одной работой. У кого дети —тем легче. А как один человек? Елена вспоминала свою деревню. С одной стороны, за рекой, на горе, сосновый бор. Сразу за свинофермой начинался сосняк. К озеру уходил смешанный лес. Было что-то жуткое в обступивших деревню лесах. До нимали в послевоенную пору волки, они словно чувствовали, что опа саться им стало нечего —некому их пугать. На свиноферму идти дев чонки и женщины собирались кучно у конторы и шли, громко разгова ривая, с палками в руках. В потемках навстречу им горели из-за деревьев волчьи глаза. А по ночам волки брали деревню в кольцо и выли, выли... Отрабатывались,— скорей домой, не дай бог замешкаться. Только одна Васса Кирсанова не спешила. Елена хорошо помнила ее. Молодая Н 4
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2