Сибирские огни, 1982, № 3

у него в крови с чем-нибудь новым повозиться. Не умеет без дела си­ деть. В «Аквариуме» избитый железом стол, в домино не сыграешь — обил жестью. Расшатанные стулья стянул металлическими распорками. Выпадают свободные минуты —не знает куда себя деть. Накроет берет­ кой свою раннюю лысину, шастает по цеху, ищет, что бы еще такое сделать. «Мужику цены бы не было, если бы не кирял»...—говорят о нем. Недавно вывешивали на инструменталке поздравление —Лешке исполнилось тридцать пять. Заводской художник вывел огромными бук­ вами: «Поздравляем Алексея Сляднева с днем рождения! Желаем...» ну и так далее... Кириллов в этот день каждые полчаса делал вокруг Лешки круги. — Что? Именины зажимаешь? — На работе не выйдет. Лешка мужик с характером. На нём любые волны заглохнут, какие бы ни ходили. Кириллов на короткое время исчезнет. Смотришь, опять— рядом: — Вообще... Этот плакат не я один вижу. — Ну приходи вечером. — Вот отчудил! Ведь знаешь —не приду.—Причитал: —Финтишь... Финтишь... В это время р нем как будто интересный человек погасал. И этого человека в нем всегда было жалко. Всю смену Кириллов к Лешке лип. Вроде бы и обязанности у Кириллова в цехе незначительны и оклад ниже, чем у токарей, а жизнь цеха без Кириллова была бы неполной. В повседневной цеховой жизни он —духовный наполнитель. Человек для увеселения. Об этой своей роли в цехе Кириллов знал, и она, эта роль, ему нравилась. Рассказывая, он все преувеличивал, старался по­ дать картину образно. В цехе знали, когда его заносит. — Врешь жы ты! —обескураженно затихали вокруг при его оче­ редном трепе. — Не знаете вы мою Людку...—огорченно сокрушался Кириллов,— Вот я скажу: изобрели бы, допустим, робота, такого, чтобы на вранье реагировал. С чутким таким аппаратом на неверное слово. Так вот, этот робот, как только бы моя Людка первое слово сказала, он сразу под­ нялся и долбанул бы ее по голове. В «Дквариуме» пребывала цеховая элита, токари, работающие на станках повышенной точности, и Кириллов был в нем своим человеком. & "к * Гурьянов работал, а я в халате, с трудно застегивающимися пуго­ вицами на рукавах, стоял за станком, наблюдал и думал. Думал не о работе, не о заводе, а о себе. Стою около занятого человека со своими утилитарными намерениями. Каждое утро езжу на работу. Что это за человек, около которого я себя держу? Что такое хочу о нем узнать и потом найду нужным рассказать другим? Пытаюсь при­ глядеться, зарядиться им, услышать в себе побуждения к новому слову о нем, неожиданному, необходимому, которое не стыдно было бы про­ изнести. Жду и жду озарения... А оно должно было бы жить во мне всегда. Кому нужны строчки, если они ни для кого не станут праздником. Не зародят мысль. Не разбудят чувства, при котором долго хотелось бы кому-то пребывать. Недорого стоит писательский труд, если он состоит в том, чтобы списать портрет, разузнать, запомнить... Если в самом тебе ничего нет, надо стыдиться печататься. Я стою у станка и ничего в себе не ищу. Только думаю, что достало бы сил просто стоять некоторое время вот у этого станка. А то нахожусь 34