Сибирские огни, 1982, № 3

вер — настоящий заповедник устно-поэти­ ческого творчества народа. И вы правы: Маремьяна Голубкова (о ней идет речь в книге «От устной поэзии — к литературе».— А. М .) — одна из многих истинно талант­ ливых русских крестьянок, которые не толь­ ко держали в памяти огромное количество былин, сказок, песен, пословиц и погово­ рок, но и имели замечательные способности к импровизации. Необычайно талантливы Марья Кривополенова, Марфа Крюкова... Меня тогда волновал вопрос, который дискутировался в литературной печати,— об интеллектуальном кругозоре современной ли­ рики (это уже в ходе дискуссии оппоненты, как нередко бывает, искажая начальный те­ зис, приписали мне термин «интеллектуаль­ ная поэзия»). Естественно, я заговорил об этом с Леонидом Мартыновым. К сожале­ нию , не записал тогда нашего разговора и не буду пытаться воспроизвести его, пере­ дам лишь суть того, что говорил поэт. Он следил, и очень внимательно, за ди­ скуссией, это было видно по его полной ос­ ведомленности о ее ходе и готовности вклю­ читься в разговор. Стихи Мартынова фигу­ рировали в дискуссии; писалось, в частно­ сти, о том, что страсть к познанию ведет к интеллектуальному наполнению стиха, насы­ щает его острой мыслью, что углубленный интеллектуализм, вольная игра ума и вооб­ ражения определяют поэтическое своеобра­ зие Мартынова. Леонид Николаевич, повторяю, с готовно­ стью и охотой включился в разговор. Его смущал термин «интеллектуализм». При том, что это, конечно же, термин рабочий, услов­ ный, Мартынов считал его «избыточным» (я запомнил этот эпитет), объединяющим с по­ эзией нечто, не относящееся к ней. Но, соб­ ственно, о термине мы почти и не спорили, в конце концов, ни один термин не исчер­ пывает явления, которое он обозначает. Важно было другое — дыхание современно­ сти в поэзии, живое ощущение того, что про­ исходит вокруг нас, во всем мире. Тут всту­ пал в действие темперамент мыслителя, че­ ловека, необычайно остро реагирующего на азвитие научно-технического прогресса, емперамент поэта, естественно, сказался в стихах, в горячей его убежденности, что мы стоим на пороге новых великих открытий: В наше время сбываются часто Коль не те, так иные мечты, Не того, так другого фантаста. Есть ведь силы, их только затронь — Оживают, стремятся наружу! Леонид Николаевич говорил о том, что современная поэзия не может не отразить такое грандиозное явление, меняющее на на­ ших глазах облик мира, как научно-техни­ ческая революция, что она входит в наш быт, меняет ритм жизни, привычки, психо­ логию человека. Поэзия, литература, искус­ ство не могут делать вид, что ничего этого нет, что они ограждены от этих перемен не­ коей природной человеческой данностью, единой на все времена. Жизнь постоянно, каждодневно ставит вопросы, разжигает на­ ше любопытство своею новизной, заставля­ ет думать, значит, и поэзия не может не за­ думываться, не погружаться в круг волну­ ющих общество проблем его развития. Без­ думная поэзия — это бесстрастная поэзия. Леонид Николаевич при мне никогда не го­ ворил о своих критиках, не жаловался на тех из них, кто приложил тяжелую руку к его творческой судьбе (кстати, в «Воздуш­ ных фрегатах» у него только одна-две реп­ лики о критике), но, возможно, имел в виду и себя, упреки критики по его адресу, когда говорил, что поэзия — если она поэзияі — не может быть рационалистической, что об­ разная мысль не бесстрастна. Не знаю, как относился Леонид Марты­ нов к тому, что я в разное время писал о нем. Он ограничивался общепринятыми сло­ вами благодарности в ответ на посылаемые или лично врученные ему мои книги, где пи­ салось о Мартынове, возможно, его отноше­ ние было сдержанным. В дискуссии же об интеллектуализме — по самой ее сути — он решительно взял мою сторону и как во вре­ мя той встречи у него дома, так и после в разговорах развивал идею современно и ост­ ро мыслящей поэзии, которая не только про­ буждает волнение в душе, но и заставляет думать, напрягать мысль. Как-то я рассказал Леониду Николаеви­ чу о довольно забавном, хотя и не очень приятном для меня случае, связанном с мо­ ей оценкой его стихов. Но тут необходима короткая предыстория. В 60-х годах журнал «Вопросы литерату­ ры» вел рубрику «Диалог поэта и критика». Давалась обычно подборка новых стихов кого-либо из видных поэтов и заметки кри­ тика об этих стихах, нечто вроде разбора. В таком «диалоге», по взаимному согласию, встретились поэт Леонид Мартынов и кри­ тик Александр Михайлов (1966, № 6). Тог­ да впервые были опубликованы стихотво­ рения Мартынова «Тоху-во-боху», «Ора­ кул», «Черно-бурая жертва», «Библиотека Грозного», «Близость», «Спиной к спине», «Курский выступ». В разборе этих стихот­ ворений, в частности, говорилось: «...если нравственная сторона жизни, повышенный и, я бы сказал, пристрастный интерес к личности захватили буквально всю на­ шу поэзию, то интеллектуализм, филосо­ фичность являются пока привилегией немно­ гих поэтов-современников, и Мартынову здесь, безусловно, принадлежит одно из са­ мых первых мест». Готов и сейчас утверждать, что тогдаш­ няя журнальная подбсрка стихов нелегка для анализа. Конкретному разбору пред­ шествовали такие слова (умоляю читателя простить это невольное цитирование само­ го себя): «О чем бы ни писал Мартынов — о ска­ зочном Лукоморье или о раскопках Пом­ пеи, о седой старине или XXI веке, о доб­ ре и зле, о лжи и правде, совести и свобо­ де,— стихи его современны, пронизаны ост­ рой мыслью, вовлекают читателя в сферу на­ пряженных поисков истины». Вот в этом духе и идет разбор стихов. И сейчас речь не о том, каким он получился, но там есть критический пассаж, подводя­ щий к стихотворению «Спиной к спине», сти­ хотворению, перед которым я, как критик, спасовал, поскольку ситуация, данная в нем, показалась мне не просто парадоксальной, но и не исключающей возможности прямо противоположных аналогий. Я написал тог­ да: «Мне, например, кажется, что здесь от­ разился некий «антимир», жестокий и чуж­ дый, но какие-то детали образной структу­ 170