Сибирские огни, 1982, № 3

серьезному раздумью насчет стереотипов нашего мышления: «Вот и вздумай сказать: никогда, никогда не бывало такого!» Мысль поэта раскручивается, как спираль, виток за витком: «Значит, нет никаких ни­ когда,— есть когда-нибудь или когда-то». Доверие к науке, ее осмотрительность, мо­ жет быть, и сдерживают порыв и эмоцио­ нальность поэта и склоняют его к диалек­ тическому выводу: Это так! Но какое-то «но» Существует и существовало... Знаю: Скоро случиться должно, Что еще никогда не бывало! Когда в беседе с Леонидом Николаеви­ чем я напомнил об этом стихотворении и высказал соображение, что, вероятно, оно возникло как непосредственный отклик на со­ общение радио или газет, он деликатно воз­ разил, сказав, что у него редко пишутся сти­ хи сразу, как отклик, что чаще, как было и со стихотворением «Никогда», поразившее его событие, мысль, сообщение, открытие возникают в памяти потом, не давая покоя воображению, завладевая им; он так и ска­ зал: «дразнят ум»,— пока не рождается ка­ кая-то поэтическая ассоциация, дающая тол­ чок к написанию стихотворения. Мартынов не любил ни рассказывать, ни тем более писать о том, как он пишет, даже раздражался, когда его об этом просили. Может быть, поэтому он под любыми пред­ логами избегал устных выступлений. Я не­ сколько раз приглашал его выступить в ма­ ленькой аудитории — перед студентами се­ минара в Литературном институте, пока не понял, что это безнадежная затея. Леонид Николаевич, прямо не отказывая, тем не менее отговаривался то занятостью, то нездоровьем, а то и просто разводил ру­ ками: (— Ну, что я им буду говорить? Ведь, по­ ди, будут спрашивать, как пишу да о чем можно писать,- а о чем — нельзя? И все-таки в «Воздушных фрегатах» он рассказал о том, как была написана его за­ бытая поэма «Зима в Багдаде», рассказал, что поводом к ее написанию послужили из­ вестия о суровых зимах на Ближнем Восто­ ке, почерпнутые из свежих газет. Но их до­ полнили взятые из старых книг факты о стародавних связях арабов со славянами, личные ощущения Сибири, Урала, Повол­ жья... И здесь газетное сообщение было пер­ воначальным толчком. А как возник образ Лукоморья! Это це­ лая прекрасная и поучительная новелла, ко­ торую все интересующиеся психологией творчества могут прочесть в «Воздушных фрегатах». Прочесть, чтобы понять, какую огромную роль, помимо книжных знаний, играло в творческом процессе воображение. А то, что Леонид Николаевич был наде­ лен ярким и необычайно живым воображе­ нием, особо и не надо доказывать, вся его поэзия — вдохновенный полет фантазии, во­ ображения. Но в какую поэму складывались рассказы Мартынова о каждом экспонате его знаменитой — в кругу знакомых — кол­ лекции камней! Тут уж вступал в силу та­ лант пластики, объемного изображения: каждый камешек на ваших глазах превра­ щался то ли в какой-то предмет быта, то ли в диковинное животное, то ли напоминал че­ ловека — с характером, в образе... В течение примерно семи-восьми лет мне пришлось довольно часто общаться с Лео­ нидом Николаевичем по делам приемной ко­ миссии Московской писательской организа­ ции, комиссии по приему в Союз писателей новых членов. Я длительное время возглав­ лял эту комиссию, Мартынов был ее членом еще до моего прихода, и об этом кое-что надо рассказать, но прежде мне хотелось бы вспомнить маленький эпизод из нашей встречи дома у Леонида Николаевича. После традиционного чаепития и длитель­ ной беседы, в которой я, естественно, был больше слушателем, Леонид Николаевич вдруг встал, протянул руку к одной из книжных полок и извлек оттуда мою не­ большую книжицу «От устной поэзии — к литературе», изданную в Архангельске в 1954 году, и стал говорить о ней, как может говорить человек, внимательно прочитавший книгу. Нет, нет, дело вовсе не в каком-то осо­ бом интересе Мартынова к этой книжке или к моей персоне и не в особых достоин­ ствах этой скромной книжки, дело в том, что Леонид Николаевич был одним из ре­ цензентов (вторым был Георгий Радов) в приемной комиссии, когда меня принимали в Союз писателей. Я об этом узнал от Радова и никогда не пытался выяснить, что именно говорил тогда обо мне и, в частности, о книжке «От устной поэзии —к литературе» Мартынов, по-видимому, что-то близкое к тому, что он говорил мне при встрече, и речь идет не об оценке, а о его взгляде на проб­ лему обогащения литературы сокровища­ ми устно-поэтического творчества народа. Помню, он объяснял, почему русский евро­ пейский север дал целую плеяду замечатель­ ных хранительниц и хранителей былин, сказок, песен, а Сибирь в этом смысле не проявила себя. — В Сибири,— говорил Мартынов,— на­ селение разнородно, туда переселялись, вы­ селялись, бежали люди со всех концов Рос­ сии, с Украины, на сибирской земле оседали и каторжники, и бывшие политзаключенные царских тюрем, и просто искатели приклю­ чений. Это людской конгломерат... — Но ведь корень-то у нас, русских се­ верных европейцев, и у вас, сибиряков, один, новгородский! — Не совсем,— возразил Леонид Нико­ лаевич, и за этим последовал подробный, увлекательный, оснащенный красочнейшими эпизодами рассказ о колонизации Сибири... — Леонид Николаевич, но та часть рус­ ского населения Сибири, предки которой шли через Камень, которая происходит от новгородского корня — она то ведь принес­ ла с собой, вместе с обычаями, диалектом, особенностями быта, также и устно-поэти­ ческое наследие, почему же оно не сохра­ нилось в Сибири в таком изобилии, как у нас, в Архангельской области, в Карелии? — Для сохранения традиций, для их под­ держания нужна однородная среда. В тех местах Сибири, где есть однородная среда, лучше сохранились фольклорные богатства. Но вам, европейским северянам, повезло больше, вас меньше, чем другие области Рос­ сии, коснулась миграция населения. Я жил некоторое время в Вологде, в тридцатых го­ дах, бывал и в Архангельской области, Се- 169