Сибирские огни, 1982, № 3

И когда мы идем вдоль длинной силикатной стены его мастерской с квадратными окнами —он еще рядом. Подтянутый, умный, аскетич­ ный. В споре он меня щадит, а когда я начинаю уступать —обижается. И мы выговариваемся с ним до дна с исповедальной радостью. Потом он уходит домой. Я его знаю и вижу до козырька над подъ­ ездом, металлического стояка, железобетонной решетки с цементными заусенцами, до двери. , Он скрывается в доме —и словно упадает за ним глухая задвижка. В квадратных окнах его дома матовый цвет стекол. Окна нижних этажей скрыты ветками деревьев, заштрихованы косо летящим снегом. И кажется мне, что я уже ничего не знаю о художнике. Не представ­ ляю его в комнате. Помню его только в пределах общих часов в мастер­ ской и нашего спора. Хотя могу объяснить, как он шел к своему поэту, почему его таким видит. Его поиски знакомы мне. Ведь и я получил художественное обра­ зование: пять лет стоял за мольбертами, вынашивал свои компо­ зиции. Но он скрывается в подъезде, и панельная стена его от меня отчер­ кивает, и в моей памяти о нем нет перспективы. Квадраты городских окон как соты. И должно быть, так мало у ме­ ня воображения, что я не проникаю в жизнь городских ячеек. Вот эту досаду, ущербность воображения скрашивало присутствие во мне другого, какого-то объемного чувства на деревенской улице. Уви­ жу небольшой дворик, картофельную ботву, подсолнух с грузной узло­ ватой шляпкой, перевесившейся через ограду, и приостановлюсь. Шляп­ ка подсолнуха в жестких сосках. По утрам на каждом сосочке роса. Вокруг его мордочки такой же капельный венчик. И растет этот подсолнух не в общем ряду с другими, а у самой две­ ри. Воткнуто семя в последний момент посадки по озорному движению души хозяйки: явись рядом, раскройся у оградки. Крашеная дверь сеней в теплом солнце. На ней косая тень от ши­ ферного навеса. И у грани тени яркий свет режет глаза. Поленница в уголке двора укрыта старым рубероидом. У бревенчатой стены в ка­ навке, выбитой потоками дождя с крыши, топор с незаклиненным то­ порищем. Я смотрю на огород за плетнем, провисший до земли круг подсолну­ ха и прослеживаю отзывчивое на радость женское чувство. О хозяйке этого двора я знаю много и подробно. Легко представляю ее и маленькой девочкой, и женщиной. И в утренней комнате, и пришед­ шую с работы. За окном в деревянной избе я знаю ее каждую минуту с изначаль­ ного ее движения в жизни. Вся информация о ней живет во мне невесть когда родившейся памятью. Когда я сажусь что-то написать, то не предполагаю, какие знания напитают страницу. Иногда случается, что этих знаний во мне вроде до сего времени и не было,—они родились соединением двух источников памяти. Одно, может быть, возникло в детстве, другое —только что. Па­ мять как горючее для работы, которое никогда не превращается в золу: она отдает свою энергию, когда мы уже и не надеемся на нее. «Мы ленивы и нелюбопытны»,— упрекаю я себя словами поэта в ми­ нуты, когда узнаю, что мало общаюсь с жизнью, или в ночные часы, ког­ да не могу обратиться к нужной мне книге, которой у меня еще нет. У писателей старшего поколения я видел большие библиотеки, соб­ ранные в счастливые годы свободной доступности книг. Сейчас и писатель к нужной книге не подступится. На своих собраниях мы недоумеваем: — ...товарищи, что происходит? Писатель потерял возможность сле­ дить за литературным процессом. На читательских конференциях люди спрашивают мое мнение о по­ следнем романе Богомолова, я ничего не могу ответить: я его не читал. 15