Сибирские огни, 1982, № 3
один десяток кварталов, исчезли многие улицы, остались только Нарымская да Че люскинская, ныне широкая, как проспект. Тысячи людей радовались удобным кварти рам, праздновали новоселья. А нам порой грустно оттого, что наш дом, как наша молодость, остался лишь в воспоминаниях, даже снимков фасада нет, запечатлен толь ко двор, который так любили наши дети. Но дом наш не скончался. С него береж но сняли наличники, бревна пронумеровали краской, разобрали все до фундамента и перевезли куда-то далеко в деревню. Го ворят, в нем разместится больница, и нам приятно, что наш дом, в котором прошли счастливые годы, когда были написаны многие книги, принятые читателями, еще по служит людям. И, кто знает, быть может, мы с ним еще и свидимся. А пока вспомним все так, как было в нем на прежнем месте, откроем калитку зеленых тесовых ворот, которые мы на ночь по-хозяйски закрывали на засов, и войдем во двор, вымощенный булыжником. Дом слева, а справа длинный кирпичный сарай, где у нас были кладовки для хране ния топлива. В утепленной середине сарая жил наш дворник дядя Сема, приехавший из Прибайкалья отчим комсомольского поэ та Василия Непомнящих. В кладовки мы выносили старые журналы, если для них не хватало места в книжных шкафах. А в трудные годы войны там же были ямы для хранения картофеля и крошечные кле тушки для откорма поросят. Обогнув выступ дома, углубленного во двор на двухкомнатную квартиру, минуем массивную деревянную лестницу (позднее мы из-за ветхости заменили ее железной^, ведущую на чердак, и войдем в первый подъезд с его восьмью квартирами. Во всех квартирах были такие просторные и удоб ные кухни с большими плитами, топивши мися дровами и углем, что хозяйки и сей час, живя в многоэтажках, вспоминают о них с добрым чувством. Пройдем в жилые комнаты и вспомним некоторых из его обитателей. Многих вспомним с грустью и болью — ведь из всех писателей нашего до ма в живых осталось только трое. Евгений Березницкий На втором этаже дверь в седьмую квар тиру нам, как бывало, откроет молодой че ловек среднего роста, тоненький, легкий на ногу. Он, близорукий, посмотрит на нас через очки приветливо и любовно, как при вык смотреть на все окружающее. Это поэт Евгений Березницкий. Выступив впервые в «Сибирских огнях* в 1929 году, он, назвавшись семнадцатилет ним, заявил о себе: о «серых» буднях буду петь, Идя с рабочей ратью в ногу! Начинающего поэта не страшил «груз труда*, потому что труд «в камень рядит города». Но певцом ■ города он не стал. Влюбленность в природу увела его далеко за город, и он позвал за собой читателя слушать «ветреный лепет березняка, вдум чивый шорох соснового бора» и «волную щий гогот гусиный », любоваться хо.ѵсталь- но-ясной далью и хрусткими шагами весны по лужам, затянутым тонким ледком. Поэт обзавелся ружьем, два стихотворе ния напечатал в сборнике «Выстрел», из данном журналом «Охотник и рыбак Си бири», где еще со времен Е. Н. Пермитина, основавшего этот журнал, привечали всех литераторов, влюбленных в природу родно го края. И в маленькой книжке «На Оби» (Новосибирск, 1940) поэт посвятил свои весенние песни и эскизы Цветам, деревьям, птицеловам, охотникам и звероводам. Во дворе наши дети до самой войны игра ли в челюскинцев, и поэт, глядя на них в окно, писал: И ребята на льдине В открытое море плывут. Безбородые Шмидты На подвиг ледовый идут. ...В каждом маленьком сердце Большие стремленья живут. И в его душе, как мы увидим дальше, тоже жили большие стремленья. А пока в том же единственном сборнике поэт позна комил нас со своими первыми переводами из Коста Хетагурова и Тараса Шевченко. Но ярче всего талант молодого перевод чика проявился в поэтическом пересказе ле генды об алтайском богатыре Сартакпае, все созидательные подвиги которого совер шались среди богатейшей по краскам при роды. В конце 1940 года я начал составлять первый том героических сказаний, записан ных от алтайского народного сказителя Николая Улагашева, получившего в числе других хранителей и талантливых исполни телей эпических устных народных произве дений правительственную награду — орден «Знак Почета». И Евгений почти каждый день заходил ко мне с переведенными им страницами о подвигах богатырей и читал, немного пришепетывая; при неожиданно смелых сравнениях и безудержных гипербо лах в голосе его прорывалась возвышенность. Но более всего его волновали лирические эпизоды из великолепного, полного глубо кого человеческого чувства сказания о юно ше Кёзюйке и красавице Баян, этих алтай ских Ромео и Джульетты. Мы вспомнили, что краткое содержание башкирского ва рианта этой народной поэмы впервые было записано для А. С. Пушкина во время его поездки в Оренбургские степи, а в 1927 го ду стал известен казахский вариант этого великолепного сказания в вольном переводе Г. Н. Тверитина. И мы радовались, что, бла годаря нашим алтайским друзьям, записав шим сказание со слов Н. Улагашева и сде лавшим подстрочный перевод, русский чи татель получит новый иноязычный вариант волнующего произведения о бесконечной верности в любви, которая дороже самой жизни. Потом поэт приносил переводы других алтайских народных сказаний, где Богатыри, как братья, живут, На войну с черной думой они не идут. К себе они не пускают врага; Мирная жизнь им дорога. «Богатыри, словно львы, сильны»,— под черкивалось в героических сказаниях. И", когда нападали коварные враги, по-ны нешнему — агрессоры, богатыри, влюблен 151
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2