Сибирские огни, 1982, № 2

где-то туфли потеряла, где-то скинула платок... Не зови меня, любимый, от отеческого дому, потому что завтра утром географии урок. Там, на карте, будут реки, на бумаге черной — звезды, я их сроду не видала, не ходила по ночам. Завтра утром будут в школе из-за первой двойки слезы, я их век не получала, только ты их получал. У тебя учусь я, милый, первым двойкам и прогулам, не краснея вру домашним —мелом щеки набелю... Я пошла вдоль темной речки, завернула в переулок... Я ушла за сини горы... Я — за партой. Я —люблю. Мы невеликие умы. Начнем задумчивые речи... и тут же усмехнемся мы: — Спроси о чем-нибудь полегче... Но почему же, почему сгорают реки, меркнут рощи, уходит женщина во тьму? Спроси о чем-нибудь попроще. И только с желтым ранцем сын, от вдохновения бледнея, подаст задачник: — Ты спроси... спроси чего-нибудь труднее! БЕДА Зимой заря недолго длится,— один светильник в два конца,— взошла и хочет опуститься через каких-то два часа... Преображаются леса, кричит пред грозной ночью птица... Но что мне эти чудеса? Когда поблизости больница — и там любимая томится... Она ждала, ждала ножа, как избавленья, как спасенья, и вот минута рубежа, и вот возможность исцеленья... Но на земле свое значенье имеет каждый пустячок — пока морозная зарница над дымным городом струится и говорит стальная птица, взобравшись хищно на шесток,— наверно, надо мне молиться... творить молитву, но — кому? Ему, хирургу, самому? О мастер, человек с ножом, с блестящим скальпелем подъятым — щади ее... любой ведь атом болит, когда живет в живом, спаси ее... спаси ее... жива ли, сам спроси ее... А если скажет: «Нет...» — свой нож ты в собственную грудь воткнешь! Но есть еще ведь медсестра?! Не от ее ль волшебной ласки открыться могут эти глазки и не открыться... мне пора и ей молиться... о сестра любви моей и милосердья! Мы на земле одной соседи! Да не устанешь ты жалеть, да не возникнет раздраженье, когда больной приносишь снедь — три яблока, стакан варенья...