Сибирские огни, 1982, № 2

хоть немного, хоть в обед... Он бы живой остался... — Дай бог! Дай бог! — поглядывали с надеждой на тетю Машу бабушки. Сами они вряд ли слышали далекую стрельбу. Части Красной Армии и коммунистиче­ ские соединения под командованием Ана­ толия, срочно посланные для подавления восстания, встретили повстанцев на Чумыш- ском направлении еще днем 19-го января у Копыловой (в двадцати километрах от Камышенки) и обратили их в бегство. Ос­ новные же силы мятежников были останов­ лены в деревне Миронской вечером того же дня. Это было километрах в десяти от нас. Мы так и не уходили в избу. Не заме­ тили, как сгустилась темнота. Начали, вро­ де, что-то понимать, разбираться. «Коммен­ тировала» ход боя, конечно, тетя Маша. Она заставила всех поверить, что наши бьют повстанцев. И мы дождались. Уже глухой ночью, на деревню со стороны Миронской стал надви­ гаться странный шум. Он становился все слышнее, громче, явственнее. Завыли соба­ ки. Еще немного — и тишину деревенской улицы разорвал топот коней, скрип ворот, хлопанье дверей, приглушенные выкрики. Крестьяне, выгнанные кулаками — орга­ низаторами восстания — воевать против коммунистов, разбегались по Камышенке. Прятались по домам и те, кто запятнал себя кровью односельчан, в надежде при­ кинуться безвинными. Бежать-то им было некуда. Но многие из таких все же удира­ ли в сторону тайги. Наступило утро. На дороге, по которой накануне уходили в поход «завоеватели Си­ бири», валялись брошенные пики и другое холодное и даже огнестрельное оружие. Его кидали, заметая следы, чтобы не быть уличенными. Про утро 20 января 1921 года сестра Ва­ лентина записала так: «Я вышла на улицу. Утро было морозное. В деревне тихо. Вижу: из-за Емельяновой ограды показалась темной масти лошадь, запряженная в санки, и повернула к на­ шим воротам. Сначала я лошадь узнала — «Партизана», на котором дддя Ваня уехал в город. В санках человек в шинели с вин­ товкой. Второй — в черном тулупе с се­ рым воротником, без оружия, держит вож­ жи. Это же дядя Ваня! Я вся похолоде­ ла — неужели его арестованного привезли? Хотела кинуться домой, а мне тот, в ши­ нели, кричит: «Ну, что стоишь? Открывай!» А я ни с места. Тогда он положил винтов­ ку и сам стал отпирать ворота. Слышу го­ лос дяди Вани: «Ты почему, Валя, не встре­ чаешь?» Тогда я к нему бросилась. Он об­ нял меня прямо в холодном тулупе и поце­ ловал, не оборвав сосульки с усов, а мне все — и тулуп, и усы — показалось та­ ким теплым... Я ему тут же сказала: «Тетю Лину убили. И папу убили. Прямо тут, во дворе...» А он: «Я уже, Валя, знаю». Из дома выбежали все, кто там был. Все плакали и обнимали обоих — и дядю Ва­ ню, и незнакомого в шинели, высокого, рыжего, длиннолицего, большеносого, как родного. Вошли в избу. Раздевшись, дядя Ваня прошел в комнату, и этот дяденька с ним. Постояли, склонив головы, у гроба тети Лины. Потом дядя Ваня подошел к столи­ 134 ку под зеркалом, взял из альбома фотогра­ фию тети Лины и положил ее во внутрен­ ний карман пиджака. Мама собрала на стол что-то поесть, но никто ничего не ел. Дядя Ваня разговари­ вал почти только с одной мамой. Он велел ей сейчас же идти в деревню, говорить лю­ дям, чтобы они ничего больше не боялись, чтобы коммунары шли откапывать и под­ нимать из ямы убитых и чтобы их везли в школу, а там отогрели замерзшие тела и привели их в порядок. Сказал, кому делать гробы. Написал кому-то записку, отдал те­ те Маше и тут же стал собираться ехать в Сорокино. Уже в ограде кто-то сказал: «А вон Емельян-то!» Все обернулись и увидели Емельяна, выглядывающего из-за амбара. Про Емельяна и его дела мы уже успели рассказать, что знали. Дядя Ваня поманил его пальцем. Емельян понял и пришел. На­ чал что-то бормотать. Его никто не слушал. Велели ему сесть в сани и увезли с собой. За тетей Линой приехали к вечеру и от­ везли в школу». Это — последняя строка в записках се­ стры о кулацком восстании в Камышенке. Похороны убитых состоялись 23 января 1921 года. Братскую могилу сделали в ро­ ще, за школой, на полянке, среди больших старых берез. На траурном митинге, после выступления представителя командования Красной Ар­ мии, говорил отец. Слушая его, я впервые за эти дни плакал. Плакал горькими-горь­ кими слезами. Коммунары погибли, коммуна — жива Трудно передать словами, что происходи­ ло, когда опускали в братскую могилу три­ надцать гробов. Тут были ручьи слез и воспаленные, уже выплаканные сухие гла­ за, полные тоски и горя, мольбы и прокля­ тия, слова утешения и угрозы мщения, разговор с мертвыми, как с живыми, и иск- реннйя просьба «взять нас, сирот, с собой», прощание и скорбь, скорбь, скорбь... После похорон и митинга все коммунары с семьями были приглашены в школу. Там состоялось собрание — разговор о жизни. Президиума не выбирали, протокола не писали. К коммунарам обратился отец. Сначала он сказал почти то же, что гово; рил на митинге у могилы: — Дорогие товарищи коммунары! Всех нас постигло страшное несчастье. Люди хотели строить новую жизнь и жить хоро­ шо, а их убили. Убили враги Советской власти — кулаки. Оставили десятки детей сиротами. Убили кормильцев. Мы их никог­ да не сможем забыть. Их имена будут знать и с благодарностью вспоминать ваши потомки. Они первыми начали строить но­ вую жизнь, как учит нас товарищ Ленин,— строить коммунизм. И самой дорогой памя­ тью для них будет продолжение начатого ими дела. Но коммуна нам нужна не толь­ ко как памятник погибшим, нам она нужна для жизни. В ней легче будет жить и вос­ питывать детей. В коммуне не будет ни бедных, ни богатых. Дети не пойдут батра