Сибирские огни, 1982, № 2

двора. Он поехал прямо на старый овечий загон, где еще лежали трупы убитых, что­ бы самовольно забрать тело дяди Гоши. Обойдя всех убитых, он не нашел его. Тог­ да дядя Федя направился на сборню и стал расспрашивать: «Где брат Егорушцо? За­ чем он вам убитый-то? Отдайте...» И это всего час спустя после расправы над Ильей Тихомировым! Бандиты еще продол­ жали с пристрастием допрашивать Осетри­ на с Залясовым, скрывших свою «недодел­ ку», а тут явился Федор Большанин: «Где брат Егорушко?» Убивать-то их выводили вместе! Заговорщики очень спешили: по приказу свыше во второй половине дня они долж­ ны были выступить на соединение с дру­ гими деревнями, а еще надо было замести следы преступления. Они не могли допу­ стить, чтобы похороны убитых вылились в открытую скорбь всей деревни, наподобие демонстрации. Назначив группу мужиков из числа «помилованных», повстанцы веле­ ли вырыть яму рядом с кладбищем. Их же заставили поднять тела убитых и под уси­ ленной охраной привезти к выкопанной яме, свалить в нее трупы и зарыть. Родст­ венников и близких не допустили. Шла вторая половина дня 19 января. К нам во двор прискакали несколько вер­ ховых. Мы видели, как они спешились, как во дворе появилась тетя Маша, как на нее кричали, размахивая руками. На Рыжке въехало еще несколько человек. С ними в санях был и дядя Федя. И эти столпились возле тети Маши. Трое вооруженных уве­ ли ее со двора. То, что произошло через несколько ми­ нут, видела только Валя. Из записок сестры Валентины Своих дневников я никогда не вел — не видел в том надобности и полагался на без­ граничные* возможности человеческой памя­ ти. Когда же понадобились подробности минувшего, память оказалась не такой уж емкой, чтобы сохранять и удерживать все, как в лукошке. И тут мне попали в руки записки сестры, которой уже нет в живых. Читая их, я узнавал то, что было извест­ но только ей, припоминал и то, что, каза­ лось, стерто в памяти. Вот что писала Валентина Георгиевна о днях кулацкбго восстания: «Папу вызвали на сборню ночью. А по­ том к нам явились два мужика. Вели себя как разбойники. Забрали папино ружье, патроны. Искали еще оружие, но не нашли. Мама не хотела отдавать, ругалась с ними, но ее оттолкнули, пригрозили, что уведут с собой, взяли с кровати две подушки и сказали, что идет война, а подушки нужны им под седла. Нам строго наказали, чтобы никуда из дома не выходили. Остаток ночи мы не спали. Мама меня успокаивала, считая глупой, но я все по­ нимала и. видела, как она волнуется и стра­ дает. Где-то уже перед утром послышался ос­ торожный стук в окно. Мы не столько услы­ шали, сколько почувствовали: «Маша, вый- 132 ди!» Мама, в чем была, выскочила на улицу. Пробыла там недолго. Запыхавшая­ ся, молча полезла на печку, стала переша­ ривать, перебрасывать там всякую рух­ лядь. Я ее спрашиваю: «Там кто? Папа?»— «Молчи ты, никакого папы там нет. И ты ничего не слышала. Поняла?» Схватила она пимы, портянки, старую шапку, которую папа давно уже не носил, еще какую-то одежонку и убежала. Я слы­ шала под окном хруст снега, разговор. Слов было не разобрать, но голос был па­ пин. Мама снова вернулась, сильно расстроен­ ная, какая-то безнадежная. В руках у нее те же пимы и шапка. Она даже дверь за собой не притворила. Подошла к печке, с силой швырнула на нее пимы и шапку, оделась, взяла с вешалки шаль и сказала: «Скоро приду». Было очень страшно. Я тихонько плака­ ла, ждала маму и заснула. Проснулась — в избе светло. Сестренки спрашивают: «Где мама?» А ее все не было. От соседей моя подружка Таня прибежа­ ла. «А где у вас отец? Где тетя Маня?» — загадочно так спрашивает. Поняла, что я ничего не знаю, и все мне рассказала. В де­ ревне, говорит, восстание. Так и сказала — восстание. А я это слово впервые услы­ шала. Таня тогда говорит: «Всех коммуни­ стов ночью убили, и коммуны у нас боль­ ше не будет». И так спокойно, как про что-то обычное, как про куклы. Я с ней спорить, со слезами доказывать, что так не может быть, что никто нашего папу не убьет,— мы ничего плохого никому не сде­ лали, только недавно сюда приехали. Тогда Таня перестала говорить про это. Увидела квашню, с готовым тестом, сказала, что надо затоплять печь, и стала мне помогать. Уже и печка истопилась, а мамы все нет. Мы обляпались тестом, но хлеб испекли. Таня ушла. Сестренки плачут. Я их угова­ ривала-уговаривала и сама разревелась. Но что-то делать надо. Я девчонкам говорю: «Посидите одни, я схожу к дяде Ване и приведу маму». Они согласились». Далее содержание записок сестры со­ впадает с ранее рассказанным мной. Но за­ тем у нее говорится о том, чему она была единственным свидетелем: «Мы все ночевали в доме дяди Феди. Домой никто не ходил — там и делать не­ чего было. У нас ни скота, ни птицы еще не завелось и изба была чужая. На другой день мама послала меня на­ поить теленка во дворе дяди Вани. Я по­ шла в хлев и услышала шум в ограде. Мне стало боязно, я хотела скорей вернуться, но у самых ворот в пригон увидела много мужиков. Куда деваться? Так и осталась за плетнем, и все мне было видно. В руках у мужиков ружья и палки. А впереди всех, лицом ко мне, стоит дядя Федя. Его ру­ гают, толкают, кричат на него: «Веди! Здесь он». А сами не идут. Дядя Федя плачет: «Ребятушки, я ничего не знаю». А они кричат: «Врешь! Здесь он. Некуда ему деваться. Зови его, а то и тебя убьем». Дядя Федя распахнул ворота, сам прямо рыдает. Подошел к первому хлеву, позвал: «Егорушка, если ты здесь, выходи. Видно, нам всем смерть пришла...» И вот я увидела, как из хлева на коле­ нях выполз папа. Посмотрел кругом и на